Рут Уэйр - В темном-темном лесу

Но тогда бы она не перепугалась так, услышав шаги по коридору. Не стала бы спускать курок и вообще за ружье хвататься. Я видела ее лицо, страх был неподдельным. Либо она чокнутая, либо фантастически гениальная актриса.

Том? Мог ли он настолько разозлиться из-за ссоры с Брюсом, что захотел поставить Джеймса под удар? Нина? Могло ли ее жестокое чувство юмора подсказать ей такую шутку? Но зачем? Какая им от этого польза?

Я покачала головой. Так можно и до паранойи докатиться. Никто из нас не звал Джеймса. Никто. Иначе до выстрела просто не дошло бы.

– Ты ошибаешься, – говорю я. – Наверняка ошибаешься. Думаю, он сам решил приехать. Если они с Клэр ссорились, это мог быть шаг к примирению. Он же всегда был немного…

– …немного дурачком? – заканчивает за меня Мэтт и нервно усмехается. – Может, ты и права. Он редко продумывает ходы наперед. То есть… – Его кулак сжимается на колене. – То есть продумывал.

И опять мы молчим.

– Один раз в универе под Рождество он влез на стену и надел всем горгульям красные шапки с помпончиками, – вспоминает Мэтт. – Идиот. Мог так по-дурацки погибнуть…

Последнее явно сорвалось с его губ необдуманно, и он болезненно морщится и встает.

– Мне пора. Я… желаю тебе скорейшего выздоровления.

– Спасибо. – И я заставляю себя все-таки сказать это, чтобы потом не жалеть: – Ты еще придешь?

– У меня утром поезд в Лондон. Но я бы хотел еще увидеться.

На моей карте висит ручка, и он записывает свой номер на единственной годящейся для этого поверхности – на боку своего стаканчика из-под кофе.

– Кстати, ты была права. – Мэтт бережно ставит стакан мне на тумбочку. – В смысле, когда рекомендовала мне воду. Пока, Лео.

– Пока.

Он аккуратно прикрывает за собой дверь. Я смотрю, как его силуэт исчезает в коридоре. И странное дело – я ведь привыкла жить в одиночку и здесь, в больнице, с самого начала только и мечтаю побыть одна, без назойливого внимания окружающих… тем не менее с уходом Мэтта мне становится как-то пусто и грустно. Очень странное, незнакомое ощу-щение.

Когда я жую свой ужин, в палату снова стучат. Часы посещений закончились, но, к моему удивлению, в дверь тихонько проскальзывает Нина и прикладывает пальцы к губам.

– Тс-с… Я здесь только благодаря старому доброму приему «Да вы знаете, кто я?!».

– Что, опять наплела, что ты двоюродная сестра Сальмы Хайек?

– Да ладно тебе, она даже не бразильянка.

– И не доктор.

– Именно. Ну, не суть, я обещала им, что зайду и выйду, так что держи. – Она бросает мне на кровать пакет. – Треники и толстовка. Не бог весть какой красоты, но радуйся уже тому, что они не из розовенького бархата. Простые серые пришлось еще поискать.

– То, что надо! – благодарно восклицаю я. – Главное – нет разреза на спине и штампа «Собственность больницы». Спасибо тебе огромное!

– Там еще сланцы. Уж я знаю, какие мерзкие бывают в больницах душевые… Ну и если вдруг тебя решат внезапно выписать, будет в чем до машины дойти. У тебя ведь шестой размер?

– Пятый. Плевать, для сланцев не важно, шестой прекрасно подойдет! Вот, держи. – Я начинаю стаскивать с плеч кардиган.

– Не, оставь. Пусть будет у тебя, пока мы твои вещи не вызволим. Деньги нужны?

Хотя я мотаю головой, она кладет на тумбочку две десятки.

– Пригодится. Хоть бутерброд в автомате купишь, когда больничная еда совсем достанет. Ладно, побегу.

Но никуда не бежит. Стоит надо мной, разглядывая свои короткие квадратные ногти. Явно хочет что-то сказать и не решается.

– Ага, давай, – говорю я, надеясь так побудить ее выложить, что у нее на уме.

Но она бросает: «Пока!» – и направляется к двери.

Однако на пороге замирает.

– Слушай. По поводу того, что я тебе тут сегодня наговорила… Я не то имела в виду…

– Что наговорила?

– Ну, про Джеймса. Про мотив. Я ни в коем случае не думаю, что ты могла бы… Черт! – Она несильно бьет кулаком по стене. – Как это правильно выразить-то?! Короче, я уверена, что Джеймс погиб в результате несчастного случая, и так и сказала этой Ламарр. Я ни на секунду не усомнилась, что ты ни при чем. Я просто беспокоюсь за тебя, понятно?

Я выпускаю из легких воздух, только сейчас заметив, что сижу затаив дыхание. Вылезаю из постели, неловко подхожу к Нине и обнимаю ее.

– Все нормально. Я тебя сразу поняла. И я тоже волнуюсь – за нас всех.

Она приглаживает мне волосы и выпускает из объятий.

– Только они ведь не верят, что это несчастный случай, да? Я не понимаю почему!

– Потому что кто-то зарядил ружье. Точка.

– Это мог сделать кто угодно. Хоть тетка Фло! Ошиблась и теперь не хочет сознаваться. Полиция все долбит нас вопросами о стрельбище – как там ведется учет патронов, мог ли кто-то спрятать один в карман. Они почему-то уверены, что патрон именно оттуда. Но если кто-то из нас хотел убить Джеймса, зачем было идти на такие ухищрения, заманивать его в эту дыру…

– Не знаю.

Ноги у меня уже подкашиваются от усталости, так что я ковыляю обратно в постель. К тому же от разговоров о ружьях и патронах я чувствую странную дурноту.

– Просто я подумала… – начинает Нина и умолкает.

– Что?

– Ну, подумала… Ладно, все, короче! Я считаю, тебе надо сказать им правду про вас с Джеймсом. Самой. Да, это не мое собачье дело, и я сама знаю, куда мне засунуть мои непрошеные советы. Но какая бы жуть между вами ни случилась в прошлом, вполне возможно, что со стороны все не так страшно. И все будет выглядеть гораздо лучше, если ты скажешь им сама. Сейчас.

Я устало прикрываю глаза, тру ненавистную повязку на зудящем лбу, вздыхаю, смотрю на Нину. Она возвышается надо мной, воинственно подперев руками бока.

– Я подумаю, ладно? Я обещаю об этом по-думать.

– Ладно, – ворчливо бросает Нина, по-детски выпятив нижнюю губу.

Раньше в губе у нее было кольцо и она имела обыкновение щелкать им по зубам. Хорошо помню этот звук в тишине класса во время экзаменов. К счастью, после университета она эту фиговину вынула. Наверное, пациенты были не склонны доверять хирургу с пирсингом на лице.

– Пойду я. Держись, Шоу. И если вдруг решат внезапно выписать, звони.

– Хорошо.

Потом я лежу и думаю о Нининых словах. О том, что она, возможно, права. Голова у меня горит и чешется, и в ней колотятся всякие неприятные слова: «патрон», «ружье», «огнестрельное ранение». Наконец это становится невыносимо, и тогда я встаю и ковыляю в ванную.

Отражение, встречающее меня в зеркале, выглядит еще хуже, чем накануне. Лицо болит гораздо меньше, зато фингалы разгорелись ярче и пылают лиловым, бурым, желтым, зеленым – короче, всеми цветами нортумберлендского ландшафта. От этой мысли я криво усмехаюсь.

Впрочем, сейчас меня интересуют не фингалы, а повязка.