Стиг Ларссон - Девушка, которая застряла в паутине

Что-то в пафосе Микаэля заставило его открыть глаза и увидеть мир, истекающий кровью от несправедливостей, нетерпимости и обмана. Вместо слезоточивых романов он начал мечтать о написании социально-критических репортажей — и вскоре после этого пришел в «Миллениум» и попросил позволения делать все равно что: варить кофе, вычитывать корректуры, бегать по поручениям… Ему хотелось участвовать в общем деле любой ценою, принадлежать к редакции, и Эрика, с самого начала увидевшая в его глазах огонь, позволила ему выполнять кое-какую небольшую работу: заметки, предварительные исследования, краткие портреты. Но прежде всего она велела ему учиться, и Зандер принялся за учебу с такой же энергией, как за все, чем занимался. Он изучал политологию, средства массовой коммуникации, экономику, исследования проблем мира и конфликтов — и параллельно подрабатывал в «Миллениуме» на временных должностях, конечно, мечтая стать известным журналистом-исследователем, таким как Микаэль.

Однако, в отличие от других глубоко копающих репортеров, крутизной Андрей не отличался. Он оставался романтиком, по-прежнему мечтал о великой любви, и Эрика с Микаэлем посвятили много времени его проблемам на любовном фронте. Женщины тянулись к Андрею, но с такой же легкостью бросали его. Возможно, в его желании присутствовало какое-то излишнее отчаяние, или многих отпугивала интенсивность его чувств — и, вероятно, он слишком необдуманно рассказывал о своих недостатках и слабостях. Зандер был чересчур открытым и прозрачным, чересчур хорошим, как обычно говорил Микаэль.

Но Эрика считала, что Андрей уже избавляется от этой юношеской уязвимости. Во всяком случае, она замечала это по его журналистике. Судорожное стремление затронуть все, делавшее его прозу перегруженной, сменилось новым, более трезвым и эффективным подходом, и Эрика знала — сейчас, когда ему представился шанс помочь Микаэлю с историей Бальдера, он сделает все, что в его силах.

Согласно плану, Блумквист будет писать большой основополагающий очерк, а Андрей — помогать ему со сбором материала и еще писать часть поясняющих, сопутствующих статей и портретов, и Эрика находила это многообещающим. Когда она, припарковав машину на улице Хёкенс, вошла в редакцию, Микаэль и Андрей оба сидели, как она и предполагала, глубоко погрузившись в сосредоточенные размышления. Блумквист, правда, периодически что-то бормотал себе под нос, и в его глазах Эрика увидела не только искрящуюся целеустремленность — она подметила в них еще какую-то истерзанность, что ее не удивило. Микаэль ужасно плохо спал. На него здорово наехали СМИ, и он побывал на допросе в полиции, где ему пришлось заниматься именно тем, в чем его обвиняла пресса, — скрывать правду, а этого Микаэль не любил.

Блумквист был до мозга костей законопослушным, примерным гражданином — в каком-то смысле. Но если кто и мог заставить его перейти границы дозволенного, то это Лисбет Саландер. Микаэль предпочел бы навлечь на себя бесчестие, чем предать ее хоть в чем-то, и поэтому, сидя в полиции, он отвечал: «Я вынужден сослаться на право источника на защиту», — и его это, естественно, тяготило и заставляло волноваться за последствия. Тем не менее он был прежде всего сосредоточен на материале и, в точности как она сама, гораздо больше беспокоился за Лисбет и мальчика, чем за их собственную ситуацию.

Немного понаблюдав за ним, Эрика подошла и спросила:

— Как идут дела?

— Что… да, хорошо. Как все прошло?

— Я застелила постели и положила в холодильник еду.

— Отлично. И никто из соседей тебя не заметил?

— Я не видела там ни души.

— Почему же они так тянут?

— Не знаю. И безумно волнуюсь.

— Будем надеяться, что они отдыхают у Лисбет.

— Будем надеяться… А тебе что удалось разузнать?

— Кое-что.

— Звучит обнадеживающе.

— Но…

— Да?

— Только вот…

— Что?

— Мне кажется, будто меня перебросили назад во времени или будто я приближаюсь к местам, где уже побывал.

— Это тебе, пожалуй, придется объяснить поподробнее, — сказала Эрика.

— Я должен… — Микаэль бросил взгляд на экран компьютера. — Мне надо покопать поглубже. Обсудим позже.

Она оставила его в покое и собралась ехать домой с тем, чтобы, разумеется, в любую секунду быть готовой к тому, что ее могут вызвать.

23 ноября

Ночь прошла спокойно, настораживающе спокойно, и в восемь часов утра Ян Бублански в задумчивости стоял перед своей группой в комнате для совещаний. Выгнав Ханса Фасте, он был в достаточной степени уверен в том, что опять может говорить свободно. Во всяком случае, здесь, с коллегами, Бубла чувствовал себя увереннее, чем за компьютером или с мобильным телефоном в руках.

— Вы все понимаете серьезность ситуации, — начал он. — Наружу просочились секретные сведения. Из-за этого погиб человек. Маленький мальчик пребывает в смертельной опасности. Несмотря на лихорадочные усилия, мы пока не знаем, как это получилось. Утечка могла произойти у нас или в СЭПО, или в центре «Óдин», или в окружении профессора Эдельмана, или через мать и ее жениха Лассе Вестмана. Мы ничего не знаем наверняка — и поэтому должны проявлять крайнюю осторожность, до сумасшествия.

— Еще мы могли подвергнуться хакерской атаке или прослушке. Похоже, мы имеем дело с преступниками, которые владеют новыми технологиями на совершенно ином уровне, чем мы привыкли, — дополнила Соня Мудиг.

— Именно, и это еще неприятнее, — поддержал ее Бублански. — Мы должны проявлять осторожность на всех уровнях, не говорить ничего важного по телефону, сколько бы наши начальники ни восхваляли нашу новую мобильную систему.

— Они хвалят ее, поскольку ее установка дорого обошлась, — заметил Йеркер Хольмберг.

— Возможно, нам следует подумать и над нашей собственной ролью, — продолжил Бублански. — Я только что говорил с молодым талантливым аналитиком из СЭПО — с Габриэллой Гране, если это имя вам знакомо. Она указала мне на то, что понятие лояльности не так однозначно для нас, полицейских, как можно подумать. У нас имеются разные виды лояльности. Существует очевидная — верность законам. Есть лояльность по отношению к общественности, а есть по отношению к коллегам, но существует также лояльность по отношению к начальству, а еще другой ее вид — по отношению к самим себе и нашей карьере; и иногда, как мы все знаем, эти разновидности сталкиваются друг с другом. Иногда человек защищает товарища по работе в ущерб лояльности по отношению к общественности, а иногда человек получает приказ свыше, как Ханс Фасте, и тогда этот вид лояльности сталкивается с тем, который ему следовало бы проявлять по отношению к нам. Но в дальнейшем, и я говорю это на полном серьезе, мне хотелось бы слышать только об одном виде лояльности — по отношению к самому расследованию. Мы должны поймать виновных и проследить за тем, чтобы больше никто не пал жертвой преступников. Согласны? Не играет никакой роли, позвонит ли нам сам премьер-министр или руководитель ЦРУ и заговорит о патриотизме и невероятном карьерном росте, — вы все равно не пророните ни звука. Согласны?