Стивен Кинг - Возрождение

— Да, но нам по-любому кто-то нужен, иначе мы не сможем сыграть в «Эврике» в субботу вечером. – Норман выудил пачку «Кул» и протянул мне. – Будешь?

— Не курю, — сказал я. А потом (уж не знаю, зачем) добавил:

— Извини.

Не обратив на это внимания, Норман прикурил от зажигалки «Зиппо» с выгравированной на ней змеей и надписью «На меня не наступай».

— Это Кенни Лафлин. Басист. Рыжего зовут Пол Бушар. Барабанщик. А этот гаврик – брат Конни Мортона.

— Джейми, — уточнил я. Мне отчаянно хотелось понравиться этим ребятам, влиться в их компанию, но начинать мои с ними отношения в ранге «младшего брата мистера Футбола» мне не улыбалось. – Джейми меня зовут. – И протянул руку.

Рукопожатие у них было таким же вялым, как и у Нормана. После того первого прослушивания, которое мне устроил в школьной оркестровой Норман Ирвинг, я выступал с сотнями музыкантов, и почти у всех было такое вот дохлое рукопожатие. Словно бы рокеры считали, что все силы нужно беречь только для работы.

— Так что скажешь? – спросил Норман. – Хочешь к нам в группу?

Хотел ли я? Да если бы он сказал мне сожрать мои шнурки в качестве ритуала посвящения, я бы тут же их вытащил и заработал челюстями.

— Конечно, но мне нельзя играть там, где подают выпивку. Мне ведь всего четырнадцать.

Ребята удивленно переглянулись и рассмеялись.

— О выступлениях в «Холли» и «24-м пехотном» будем думать, когда раскрутимся, — сказал Норман, выпуская дым из ноздрей. – А пока что мы играем на молодежных танцульках. Таких, как в «Эврике». Ты ж из тех краев, так? Из Харлоу?

— Так ты у нас харлик, — ухмыльнулся Кенни Лафлин. – Харлик из Харлоу.

— Слушай, ты же хочешь играть, так? – сказал Норм. Он поднял ногу и затушил сигарету о подошву потертого «битла». – Твой брат говорит, что ты играешь на его «Гибсоне», у которого нет звукоснимателя, но ты ведь можешь и «Кай» взять.

— А музыкалка разрешит?

— В музыкалке ни о чем не узнают. Приходи в «Эврику» в четверг после полудня. Гитару я принесу, только смотри ее не расхуярь. Порепетируем. И захвати блокнот, чтобы записать аккорды.

Прозвенел звонок. Один за другим ребята тушили окурки и шли на урок. Одна девчонка, проходя мимо Нормана, поцеловала его в щеку и похлопала по заду в отвисших джинсах. Норман, казалось, ее даже не заметил, чем весьма меня впечатлил. Мое уважение к нему подскочило еще на один пункт.

Поскольку никто из моих согруппников реагировать на звонок не спешил, я пошел один. Но тут я кое-что вспомнил и обернулся.

— А как называется группа?

— Раньше мы были «Стрелка́ми», — ответил Норм, — но народ посчитал такое название слишком воинственным. Так что теперь мы «Хромовые розы». Это Кенни придумал по обкурке, когда мы смотрели у моего отца дома программу для садоводов. Нехило, правда?

За последующую четверть века я успел поиграть в таких составах как «Джей-тоны», «Хей-Джеи» и «Робин и Джеи» (под руководством лихого гитариста Джея Педерсона). Я играл с «Кочегарами», «Жмурами», «Могильщиками», «Последним зовом» и «Андерсонвилльскими рокерами». В период расцвета панка я наяривал в «Помаде Пэтси Клайн», «Детях из пробирки», «Последе» и «Мире, полном кирпичей». Я даже играл в рокабилли-группе «Там-Там звонит ментам». Но лучшего названия, чем «Хромовые розы», не придумали, на мой взгляд, до сих пор.

- Ну не знаю,— сказала мама. Непохоже было, что она будет меня ругать. Скорее она выглядела так, словно ее мучает мигрень. — Тебе только четырнадцать, Джейми. Конрад говорит, что эти парни гораздо старше.

Мы ужинали за столом, который теперь, когда Клер и Энди уехали, казался намного больше.

— Они курят?

— Да нет, — ответил я.

Мама повернулась к Кону.

— Правда?

Кон, передававший Терри протертую кукурузу, и ухом не повел.

— Ага.

Я готов был его расцеловать. Между нами случались разногласия, как у любых братьев; но, как и все братья, в трудную минуту мы готовы были помочь друг другу.

— Мы не будем играть в барах, ничего такого, — сказал я… где-то в глубине души понимая, что бары будут, и намного раньше, чем самый молодой участник «Хромовых роз» отпразднует двадцать первый день рождения. — Только в «Эврике». У нас репетиция в этот четверг.

— Одной не обойдетесь, — высокомерно сказал Терри. — Дайте мне еще одну отбивную.

— Волшебное слово, Терренс, — рассеянно поправила его мама.

- Пожалуйста, дайте мне еще одну отбивную.

Папа передал ему блюдо. Он молчал. Это могло быть как добрым знаком, так и дурным.

— И как вы попадете на эту репетицию? Если уж на то пошло, как вы вообще будете добираться на свои… выступления?

— У Норма есть минивэн «Фольксваген». Ну, не у Норма, а у его отца, но он разрешил ему написать название группы на борту.

— Этому Норму не больше восемнадцати, — сказала мама. Она даже перестала есть. — Откуда мне знать, что он ездит аккуратно?

— Мам, я им нужен! Парень, который играл у них на ритм-гитаре, переехал в Массачусеттс. А если они не найдут другого гитариста, то не смогут выступить в субботу! – Внезапная мысль метеором ворвалась в мою голову: Астрид Содерберг тоже может прийти на танцы. — Это важно! Правда важно!

— Мне это не нравится. — Теперь она терла виски.

В конце концов папа подал голос.

— Пусть едет, Лора. Я знаю, ты переживаешь, но у него неплохо получается.

Она вздохнула.

— Ну хорошо. Наверное.

— Мам, спасибо! Пап, спасибо!

Мама взялась за вилку, потом положила ее на место.

— Только пообещай, что не будешь курить — сигареты или марихуану, неважно. И выпивать.

— Обещаю, — сказал я и держал слово целых два года.

Или около того.

Первое, что вспоминается мнео том выступлении в «Эврике», — запах собственного пота, который шибанул мне в нос, когда мы вчетвером вышли на сцену. Никто не сможет перепотеть четырнадцатилетнего подростка. Я двадцать минут стоял под душем перед своим первым шоу — пока не кончилась горячая вода, но, склонившись за взятой напрокат гитарой, ощутил, что от меня несет страхом. «Кай», как мне показалось, весил фунтов двести. Мне было чего бояться. Хотя рок-н-ролл от природы простая штука, но выполнить поставленную передо мной Нормом задачу — выучить тридцать песен с вечера четверга по вечер субботы — было невозможно, и я так ему и сказал.

Он пожал плечами и дал мне самый полезный совет за всю карьеру музыканта: «Сомневаешься – пропусти».

— И потом, — добавил он, обнажив гниловатые зубы в дьявольской ухмылке, — я буду играть так громко, что тебя все равно никто не услышит.

Пол отбил короткий рифф на своих барабанах, чтобы привлечь внимание публики, и завершил его ударом тарелок. Все зааплодировали в предвкушении. Глаза собравшихся (миллионы глаз, как мне казалось) устремились на маленькую сцену, где мы сгрудились в свете прожекторов. Помню, каким идиотом я себя чувствовал в расшитом стекляшками жилете (жилеты остались от краткого периода, когда «Хромовые розы» звались «Стрелками») и как гадал, вырвет меня или нет. Казалось бы, блевать мне было нечем — я почти ничего не ел за обедом, а ужинать вообще не смог, — но меня все равно тошнило. Потом я подумал: «Обморок. Я не сблюю, а упаду в обморок».