Йен Фишер - Ночной консьерж

Все произошло так, как и подсказывал ему испуганный крик души. Рядом с колодцем стояли двое парней в кожаных куртках. Был ли один из них Романовым – в темноте разобрать невозможно. Бомж, не приближаясь к ним, как и инструктировал Серж, поднял правую руку в знак приветствия. Мгновенным ответом ему были два негромких плевка из пистолета с глушителем.

Серж упал. Ему показалось, что эти пули впились в него, ведь они ему и предназначались. Бомж равнодушно осел на мокрый асфальт, а Серж вскочил и, не глядя перед собой, не разбирая дороги, помчался прочь. Ужас пришпоривал его, как нерадивого рысака. Нет силы мощней инстинкта самосохранения. Лишь чувство вины способно создавать ему достойный дуэт.

Серж бежал и клял себя. Уже второй человек бессмысленно и жестоко погиб по его вине. Впору сдаться судьбе, самому прервать эту цепь несчастий, которые он несет себе и людям. Но, понимая это, он почему-то бежал, как сомалийский гепард, по темным переулкам, опережая стук собственного сердца. Бежал с одной лишь целью – избежать гибели, уцелеть. Дома кончились, он выскочил к набережной, напряженно пытаясь уловить позади топот преследователей. Кажется, над головой прожужжало, будто майский жук спикировал. Поворот, скамейка, дерево, за ним – автомобиль. Дверца распахнулась, и знакомый бомбила призывно замахал ему рукой. Как повезло, что он не уехал далеко. Серж прыгнул на сиденье и второй раз за вечер оглушил шофера истеричным:

– Гони!

Водитель резко взял с места, быстро набрав скорость. В зеркальце заднего вида показались люди, выскочившие на набережную и присевшие, прицеливаясь по колесам.

– Пригнись! – крикнул Серж водителю.

Заднее стекло с хрустом осыпалось. Вжавшись в сиденье и стараясь, чтобы голова не высовывалась над спинкой, Серж закрыл глаза. Теперь он был беглецом, диким животным, несущимся по вечерней Москве, забыв все, что было дорого, все, чему учили, и все, что занимало мысли еще час назад. Теперь он просто спасал свою шкуру, исполняя капризный завет природы – животный инстинкт.

– Куда теперь?! – крикнул водитель, едва они выехали из зоны обстрела. В его кармане зазвонил телефон.

– Давай по Кольцу пока… Прокатимся…

– Возьми. – Водитель передал Сержу трубку.

– Зачем? – удивился тот, хотя за этот вечер уже можно было привыкнуть ко всему.

– Возьми, говорю.

Серж потной ладонью принял трубку, поднес ее к уху и услышал знакомый голос:

– Как наши дела? Ты делаешь, о чем договаривались?

– Али?!

* * *

По мере приближения к центру города Кристину все больше захватывали открывавшиеся из окна автомобиля виды. Мимо пролетали маленькие особнячки позапрошлого века – ухоженные, воздушные, гармоничные. И – нелепый новострой в ближайшем соседстве, будто в супермаркете детские игрушки разложили в отделе слесарных инструментов. Кристина была готова к этой эклектике, она хорошо проштудировала туристические брошюры.

– МИД, – кивнул бесцветный водитель направо, где возвышался пухлый серокаменный бочонок с островерхой крышей.

Кристина молча кивнула.

– А это Арбат! Пастбище туристов! – В водителе проснулся дремавший доселе гид.

– Куда мы едем? – спросила Кристина.

– Апартаменты люкс. На Петровке. Уже близко, скоро будем.

Они нырнули в узкий тоннель, проскочили мимо очередной высотки, затем миновали второй тоннель и свернули направо.

Апартаменты размещались в барочном особняке с шаловливым ангелом на фронтоне. Кристина вздрогнула – ангел профилем был вылитый Ганди.

– А напротив – караоке. Очень модное местечко в Москве. Вы поете?

Кристина промолчала. В этот раз она не противилась, когда бесцветный Миша взял ее багаж и прошел вперед, показывая дорогу. Они зашли в прихожую.

Кристина брезгливо втянула носом воздух. В апартаментах пахло чем-то застоявшимся, прокисшим. Чувствовалось, что здесь никто не жил и даже уборку давно не делали.

То, что произошло после, было похоже на комический балет, который должен был закончиться трагично. Трагично для девушки, оказавшейся в незнакомом месте с незнакомым мужчиной. Все правила поведения предупреждают девушек об этом, но – тщетно.

Бесцветный бодрым шагом миновал прихожую, развернулся посреди гостиной, бросил на пол чемоданы и, не сбавляя темп, ринулся обратно, на Кристину. В этот момент она стала свидетелем его преображения. Он больше не был бесцветным. Изменились прежде всего глаза – они зажглись как фары локомотива, который на полном ходу готов снести все на пути. В них была угроза и наслаждение оттого, что бесцветный человек может больше не скрывать своих намерений.

Кристина не успела ни пошевелиться, ни вскрикнуть, как Миша, налетев, смял ее, повалил на пол и его руки сомкнулись на тонкой шее чуть выше жетона участника группы «Сливы». Вот и все.

Ей вспомнилась притча о воздаянии и Олаф Гуннарсон, худосочный юный блондин с россыпью родинок на пол-лица. Он так же беспомощно лежал на полу, только в тот раз сверху была она.

Это случилось одиннадцать лет назад, в конце душного, цветочного лета, когда Кристина занималась вокальными экспериментами с Тимом и Томом на Ки-Ларго, надорвала связки и две недели не могла говорить. В Сундсвалле, небльшом городке на берегу Ботнического залива, в доме тетки Агнес, она проводила остаток каникул в ожидании развода родителей.Олафа Кристина встретила на набережной, в живописном районе Килингхолмен, где она прогуливалась, а он продавал мороженое. Белесые кудри до плеч, глаза с голубой радужкой, излучавшие наивность, весь его облик юного эльфа гипнотически подействовали на Кристину. Олаф слегка сутулился и смешно вышагивал своей павлиньей походкой, когда провожал ее домой на Бьорнеборгсгаттан, после того, как их в очередной раз не пустили в ночной клуб.

Однажды она пригласила его зайти, когда в доме никого не было. Он смущался и долго отказывался, но она настояла. А затем набросилась на него прямо в прихожей. К пятнадцати годам Кристина уже могла похвастаться кое-каким сексуальным опытом. Олаф, судя по всему, был его начисто лишен. Потому он и лежал беспомощно на полу в прихожей, вяло сопротивляясь и мигая своими наивными глазами. Только когда она расстегнула ему ширинку, Олаф уперся обеими руками ей в грудь и попытался сбросить. Кристина неожиданно закричала. Не от боли, не от страха и не из каприза. Просто звериный вулкан чувственности клокотал в ней и всей природной мощью стремился вырваться наружу. Сублимация, как говорили в старину. У нее получился хриплый визг на запредельно высокой фальцетной ноте. Она помнила, как изменилось лицо Олафа. Как потемнела голубая радужка его глаз, задрожали губы и даже светлые кудри на лбу, казалось, распрямились. Он больше не сопротивлялся.