Патриция Корнуэлл - Суть доказательств

— Мне очень жаль. Мне ужасно жаль, мисс Харпер.

Она вздохнула и отвернулась.

— Середина ноября, и уже снег. Так рано… Скоро опять наступит оттепель. Утром вы сможете уехать. Думаю, к тому времени о вас вспомнят. Хорошо, что вы пришли.

Она как будто знала, что я приеду. Я не могла избавиться от чувства, что мисс Харпер неким образом все спланировала. Но, конечно, это было невозможно.

— Я хочу попросить вас кое о чем.

— О чем, мисс Харпер?

— Приезжайте сюда весной. В апреле. — Она смотрела в камин и как будто обращалась не ко мне, а к кому-то другому, кого здесь не было.

— С удовольствием.

— Расцветут незабудки. Луг будет голубым. Это мое любимое время года. Мы с Берилл обычно выходили и собирали букет. Вы когда-нибудь присматривались к незабудкам? Или вы из тех, кто все принимает за данность и не обращает внимания на мелочи? Они такие красивые, если смотреть на них вблизи. Такие красивые, словно сделаны из фарфора и раскрашены рукой самого Господа. Мы вплетали их в волосы и ставили в вазы по всему дому. Мы с Берилл. Пообещайте, что вернетесь в апреле. Обещаете, да? — Она повернулась, и столько мольбы было в ее взгляде, что мне стало больно.

— Да, конечно. Обещаю, — ответила я совершенно искренне.

— Вам приготовить что-то особенное на завтрак? — спросила мисс Харпер, поднимаясь.

— Меня устроит все, что вы готовите себе.

— Продукты найдете в холодильнике, — как-то странно сказала она. — Берите вино, и я провожу вас наверх.

Поднимаясь по украшенной тонкой резьбой лестнице, хозяйка держалась за перила. Верхнего света здесь не было, только лампы на стене. Спертый воздух отдавал подвальным холодом.

— Если что-то понадобится, я буду в комнате по другую сторону коридора. Третья дверь, — сказала она, впуская меня в маленькую спальню.

Мебель была дорогая, красного дерева, с мозаичными инкрустациями. На оклеенных голубыми обоями стенах висели написанные маслом картины: цветы и речные пейзажи. На кровати под высоким балдахином высилась горка одеял. Приоткрытая дверь вела в выложенную плиткой ванную. Здесь тоже попахивало плесенью и пылью, как будто окна никогда не открывались и покой комнаты не тревожило ничто, кроме воспоминаний. Похоже, спальня пустовала много лет.

— В верхнем ящике найдете фланелевый халат. Чистые полотенца и все необходимое в ванной. Устроитесь?

— Да, спасибо. — Я улыбнулась ей. — Доброй ночи.

Дверь запиралась на довольно хлипкую задвижку. В ящике, кроме халата, больше ничего не было. Лежавший под ним пакетик-саше давно потерял аромат. Остальные ящики оказались пустыми. В ванной я обнаружила завернутую в целлофан зубную щетку, маленький тюбик зубной пасты, кусочек лавандового мыла, которым ни разу не пользовались, и, как и обещала хозяйка, стопку чистых полотенец. Раковина была совершенно сухая, а когда я повернула золоченую рукоятку, из крана потекла ржавая вода. Прошла, казалось, вечность, прежде чем вода стала чистой и достаточно теплой, чтобы я решилась ополоснуть лицо.

Халат, старый, но чистый, был того же, что и незабудки, выцветшего голубого цвета. Я легла, натянула на себя одеяло и только потом выключила лампу. Подушка оказалась слишком высокой, и мне пришлось изрядно ее помять, чтобы придать подходящую форму. Дрожа от холода, с торчащим из-под одеяла посиневшим носом, я лежала, вглядываясь в темноту, в комнате, где когда-то жила Берилл. Вина уже не осталось. В доме было так тихо, что казалось, если прислушаться, можно услышать, как падает за окном снег.

В какой-то момент сон все же сморил меня, но ненадолго. Очнулась я внезапно, резко открыв глаза и боясь пошевелиться. Бешено колотилось сердце. Кошмар исчез, но страх остался, и я не сразу вспомнила, где нахожусь. Меня разбудил какой-то шум. Но был ли этот шум реальный или он тоже мне приснился? В ванной подтекал кран, и капли с раздражающе долгими интервалами падали в раковину. Где-то за пределами моей запертой на засов спальни едва слышно скрипнули половицы.

Мысли, цепляясь и путаясь, пронеслись по кругу. Дерево скрипит при падении температуры. Мыши. Кто-то прошел по коридору. Я задержала дыхание. Прислушалась. Мягкие, осторожные шаги прошелестели за дверью. Мисс Харпер. Похоже, спустилась вниз. Уснуть не получалось. Я ворочалась и металась, наверное, с час; в конце концов включила лампу и выбралась из постели. Часы показывали половину четвертого, и о сне не стоило даже и мечтать. Дрожа в чужом фланелевом халате, я накинула пальто, отодвинула задвижку и осторожно направилась по коридору к проступающему в темноте изогнутому силуэту лестничных перил. Холодный холл освещался лишь зыбким мерцанием луны, сочившимся через два оконца по обе стороны от входной двери. Снег прекратился, на небе сияли звезды. Деревья и кусты застыли, облитые белой глазурью. В надежде на сохранивший тепло камин я пробралась в библиотеку.

Мисс Харпер сидела на диване, закутавшись в вязаную шерстяную шаль. Взгляд ее, как и раньше, был устремлен на угасающее пламя, на щеках блестели слезы, которые она не потрудилась смахнуть. Тихонько откашлявшись, чтобы не напугать, я позвала ее по имени.

Хозяйка не шевельнулась.

— Мисс Харпер? — повторила я уже громче. — Извините, но мне показалось…

Откинувшись на резную спинку дивана, она, не мигая, смотрела прямо перед собой. Я подошла, опустилась рядом и поднесла руку к ее шее. Голова качнулась. Кожа была еще теплая, но пульс не прощупывался. Я стащила мисс Харпер на коврик и приникла губами к сухим губам, отчаянно пытаясь вдохнуть жизнь в легкие, заставить биться сердце. Сколько это продолжалось, не знаю. Когда я наконец сдалась, губы мои онемели, мышцы спины и рук дрожали, всю меня просто колотила дрожь.

Телефоны по-прежнему не работали. Я не могла никому позвонить. Я ничего не могла сделать. Я стояла у окна библиотеки и смотрела сквозь слезы на невероятную белизну, залитую бледным светом луны. За рекой тьма сгущалась, и все, что было там, терялось во мраке. Мне удалось втащить тело на диван. Я укрыла покойную шалью. Огонь в камине догорел, и юная девушка на портрете отступила в тень. Смерть Стерлинг Харпер застала меня врасплох и оглушила. Я села на коврик у камина и долго смотрела на умирающее пламя. Оживить его тоже было выше моих сил. Впрочем, я и не пыталась это сделать.

Я не плакала, когда умер отец. Он болел так долго, несколько лет, что мне пришлось научиться гасить свои эмоции. Большую часть моего детства он пролежал в постели, а когда наконец умер однажды вечером, страшное горе матери загнало меня на холм отчужденности, и там, на казавшейся безопасной и неуязвимой позиции, я довела до совершенства искусство созерцания обломков моей семьи.