Дин Кунц - Скованный ночью

— Я верую! Верую!

Саша, дети, Мангоджерри и Орсон уже прошли в следующую секцию тоннеля за внешней дверью.

В бреши стоял Рузвельт, не давая заслонке отрезать нас с Доги от остальных. Я слышал, как рычит мотор в стене, пытаясь закрыть проход.

Всунув в щель над головой Рузвельта металлический складной стул, я зафиксировал заслонку.

— Спасибо, сынок, — сказал Фрост.

Вслед за Рузвельтом я вышел наружу.

Остальные были уже там, с обычными фонариками в руках. Без зеленой окраски Саша выглядела еще более прелестной, чем обычно.

Брешь была тесновата для Сассмана, но Доги все же пролез в нее и вынул стул, потому что тот мог понадобиться нам еще раз.

Мы миновали эмблему «Загадочного поезда» и рисунок вороны. Никакого ветра в тоннеле не было. Ни одна из висевших впереди вырезок не шелохнулась. Но белый лист ватмана, на котором был затушеванный карандашом профиль каменной вороны, трепетал, словно подхваченный ураганом. Свободные концы бумаги скручивались и бешено хлопали. Казалось, ворона злобно вырывалась из прикреплявших ее к изогнутой стене кусочков скотча, решив слететь с листа бумаги, как когда-то, если верить Рандольфу, она слетела со скалы.

Может, все это мне привиделось, а может, я родился заклинателем змей, но стоять и смотреть, сорвется ли с листа бумаги настоящая птица и полетит, мне хотелось так же, как лежать в гнезде с кобрами и развлекать их игрой на дудочке.

Подозревая, что мне понадобятся доказательства увиденного в этом склепе, я сорвал со стены несколько вырезок и рассовал их по карманам.

Мы оставили позади лжеворону, бешено бившую крыльями, и заторопились вперед, делая то, что положено делать нормальным людям, когда мир рушится и смерть окружает их со всех сторон: мы следовали за кошкой.

Я пытался не думать о Бобби. Сейчас самым главным было добраться до него. Если доберемся, все будет о’кей. Он будет ждать нас — замерзший, раненый, слабый, — но ждать нас у лифта, где мы его оставили, и напомнит мне о моем обещании, сказав «carpe cerevisi».

Слабый запах йода, преследовавший нас всю дорогу сквозь лабиринт, стал острее. Теперь к нему примешивался запах жженого угля, серы, гниющих роз и невыразимо горький запах, которого я до сих пор никогда не ощущал.

Если бы феномен смещения времени распространился на эти подземные царства, мы оказались бы в большей опасности, чем тогда, когда входили в ангар. Причем самой страшной была не возможность оказаться задержанными или даже полностью отрезанными благодаря автоматическим заслонкам. Хуже всего было бы, если бы прошлое пересеклось с будущим в неподходящий момент (как не однажды происходило наверху) и мы внезапно оказались бы затопленными океаном жидкости или отравляющего газа, пропущенного через эти трубы, и утонули бы или задохнулись в ядовитых пара́х.

Одна кошка, четверо ребятишек, один пес, одна сочинительница песен и диджей, один переводчик со звериного, один викинг и ребенок с плаката, посвященного Судному дню, — это я, — бежали, карабкались, бежали, падали, вставали, снова бежали по сухому руслу стальных рек, бронзовых рек, медных ручьев в ярком свете, отражавшемся от стен, и в водовороте тьмы, бившем крыльями там, куда не достигал свет, слыша наверху грохот невидимых поездов и хриплый скрежет вагонных колес, ощущая запах йода, то удушливый, то такой слабый, что начинало казаться, будто удушливость тебе почудилась, в потоках прошлого, обрушивавшихся на нас, как прилив, а затем отступавших перед натиском настоящего. Испуганные повторяющимися звуками падающей воды или чего-нибудь похуже, мы наконец добрались до покатого бетонного тоннеля и вышли в нишу у лифта, где лежал оставленный нами Бобби, еще живой.

Пока Доги соединял провода в панели управления, а Рузвельт, несший Мангоджерри, загонял детей в лифт, мы с Сашей и Орсоном окружили Бобби.

Он выглядел как Смерть в пасмурный день.

Я сказал:

— Хорошо выглядишь.

Бобби заговорил с Орсоном голосом таким слабым, что тот едва перекрывал звуки рушившихся миров и рушившихся времен, которые теперь доносились со всех сторон.

— Привет, мохнатая морда.

Орсон лизнул Бобби в щеку, понюхал его рану и тревожно посмотрел на меня.

— Ты сделал это, ХР-мен, — сказал Бобби.

— Это был фантастический рейд пятерых, а не подвиг одного супергероя, — возразил я.

— Ты вернулась как раз вовремя, чтобы провести свое полуночное шоу, — сказал Бобби Саше, и у меня появилось скверное чувство, что он по-своему попрощался с нами.

— Радио — моя жизнь, — ответила она.

Здание тряслось, грохот поезда перешел в рев, и с потолка посыпалась цементная пыль.

Саша сказала:

— Нужно занести тебя в лифт.

Но Бобби посмотрел на меня и промолвил:

— Возьми меня за руку, брат.

Я взял его за руку. Она была ледяной.

Боль исказила его лицо, и он сказал:

— Кранты.

— Ни за что.

— У меня мокрые штаны, — прерывающимся голосом сообщил он.

Холод от его руки вонзался в мою ладонь, поднимался по предплечью и вгрызался в сердце.

— Ничего страшного, брат. Уринофория. Ты делал это и раньше.

— Я не в неопрене.

— Зато ты облагородил свой нынешний наряд.

Он засмеялся, но смех быстро перешел в кашель.

Доги объявил:

— Лифт готов.

— Сейчас мы перенесем тебя, — сказала Саша, когда с потолка начали валиться кусочки бетона.

— Никогда не думал, что умру так неэлегантно, — сказал Бобби, сжав мою руку.

— Ты не умираешь, — заверил я.

— Я люблю тебя… брат.

— А я тебя, — ответил я, и от этих слов мое горло стиснулось так, словно его закрыло заслонкой.

— Полный абзац, — сказал он слабеющим голосом; последний слог был еле слышен.

Взгляд Бобби остановился на чем-то далеком; ладонь, лежавшая в моей руке, обмякла.

Мое сердце покатилось по склону, как кусок скалы, и рухнуло в ненавистную тьму.

Саша приложила руку к его шее, чтобы ощутить пульс.

— О боже…

— Пошли отсюда. Немедленно, — настойчиво сказал Доги.

Голосом таким хриплым, что я не признал его за свой, я сказал Саше:

— Давай грузить его в лифт.

— Он умер.

— Помоги мне погрузить его в лифт.

— Крис, милый, он умер.

— Мы возьмем его с собой, — сказал я.

— Снеговик…

— Мы возьмем его с собой!

— Подумай о детях. Они…

Я был в отчаянии. Я сошел с ума. Темный водоворот горя помутил мой разум, лишив здравого смысла, но я не собирался оставлять его здесь. Я бы скорее умер вместе с ним, рядом с ним, чем оставил его здесь.

Я схватил Бобби за плечи и начал втаскивать его в лифт, понимая, что пугаю ребятишек, которые и без того напуганы до смерти, какими бы современными, хладнокровными и крутыми они ни казались. Я не ждал, что перспектива подниматься из ада в одном лифте с трупом заставит их запрыгать от радости, и не осуждал их. Так и должно было быть.