Энн Райс - МЕМНОХ-ДЬЯВОЛ

- Кто? - спросил я.

- Персона, чье письмо ты найдешь внутри. Разверни его.

- Какого черта! - выругался я. Пальцами правой руки я разорвал измятый тонкий пергамент.

Мой глаз! Он сверкал на фоне написанных на вложенном внутрь листе строчек. В этом маленьком свертке находился мой глаз. Мой голубой глаз, живой и невредимый.

Задыхаясь, я схватил его, поднес к лицу и вставил в болящую глазницу, чувствуя, как нервы тянутся назад к мозгу. Мир засиял целостной картиной зрения.

Она стояла, неотрывно глядя на меня.

- Я стану вопить? - воскликнул я. - Вопить - почему? Что, по-твоему, я вижу? Я вижу лишь то, что видел раньше! - кричал я. Я посмотрел справа налево - ужасная заплатка из тьмы пропала, мир предстал завершенным - витражи, застывшее трио, наблюдающее за мной. - О, спасибо, Господи! - прошептал я. Но что это значило? Было ли это благодарственной молитвой или просто восклицанием?

- Прочти, - сказала она, - то, что написано.

Архаичный стиль, что это? Иллюзия? Слова, написанные на языке, вовсе не являющимся языком, и все же ясно читаемые - я смог узнать их торопливый очерк, начертанный и кровью, и чернилами, и сажей:

Моему принцу! Благодарю тебя за прекрасно выполненную работу.

с Любовью, Мемнох - дьявол.

Я взревел.

- Ложь, ложь, ложь! - Я услыхал звон цепей. - Какой металл, по-твоему, может связать меня, повергнуть в уныние? Черт тебя возьми! Ложь! Ты его не видела. Он тебе этого не предавал!

Дэвид, Луи, ее сила, ее непостижимая сила - сила с незапамятных времен, еще до того, как были начертаны первые слова на табличках в Иерихоне, - окружали меня, поглощали меня. Более она, чем они; я был ее ребенком, проклинающим ее.

Они поволокли меня во тьму - и вопли мои отдавались эхом от стен, - в помещение, которое они выбрали для меня: темное подземелье с замурованными окнами. Я пытался вырваться, но меня опутывали цепи.

- Это ложь, ложь, ложь! Не верю! Если меня кто и одурачил, так это только Господь! - Я продолжал бушевать. - Он сделал это со мной. Это все нереально, если Он не совершил этого - Бог Воплощенный. Не Мемнох. Нет, никогда, никогда. Ложь!

В конце концов я в изнеможении повалился на пол. Мне было все равно. Было какое-то утешение в том, что я был закован в цепи и не мог колотить по стенам кулаками, превратив их в месиво, или размозжить голову о кирпичи, или того хуже…

- Ложь, ложь, все это огромная панорама лжи! Это все, что я видел! Еще один огромный замкнутый круг лжи!

- Не все ложь, - сказала она. - Не все. Это стародавняя дилемма.

Я умолк. Я чувствовал, как мой левый глаз глубже и сильнее прорастает корнями в мозг. Он снова у меня был. У меня был мой глаз. И подумать только о его лице, его искаженном от ужаса лице, когда он взглянул на мой глаз, и та история с глазом дядюшки Микки. Я был не в состоянии понять это. Мне снова захотелось выть.

Мне показалось, что я смутно слышу нежный голос Луи - протестующий, умоляющий, спорящий. Я услышал, как замыкаются запоры. Я слышал, как в дерево забивают гвозди. Я слышал, как Луи умоляет.

- Ненадолго, совсем ненадолго… - проговорила она, - Он слишком силен для нас, и ничто другое здесь не поможет. Либо это, либо придется разделаться с ним.

- Нет, - вскричал Луи.

Я услышал протесты Дэвида - нет, этого она не сделает.

- Я не стану этого делать, - спокойно молвила она. - Но он останется здесь до тех пор, пока я не скажу, что он может уйти.

И они ушли.

- Пойте, - прошептал я. Я разговаривал с привидениями детей. - Пойте…

Но монастырь был пуст. Все маленькие привидения разбежались. Монастырь был мой. Слуга Мемноха; князь Мемноха. Я был один в своей темнице.

Ночь вторая, ночь третья… Снаружи в городе по широкому проспекту мчались машины. Проходили парочки, перешептываясь в вечерних тенях. Завыла собака.

Четвертая ночь, пятая?…

Рядом со мной сидел Дэвид, читая мне запись моей истории, слово за словом, - все, что я рассказал, как он это запомнил, вновь и вновь прерываясь, чтобы спросить, правильно ли там или здесь, те ли это слова, таков ли получается образ.

По обыкновению отвечала она. Из своего места в углу она говорила:

- Да, это он видел, и это он тебе рассказал. Именно это я вижу в его сознании. Таковы были его слова. Вот что он чувствовал.

Наконец - прошла, должно быть, неделя - она встала надо мной и спросила, хочу ли я крови. Я ответил:

- Я никогда больше не стану ее пить. Я высохну и стану твердым, как известняк. И меня бросят в печь.

Однажды ночью заявился Луи со спокойной непринужденностью тюремного капеллана, свободного от каких бы то ни было правил и все же не представляющего для узников никакой угрозы.

Он медленно уселся подле меня, сложив ноги и глядя в сторону - понимая, что невежливо смотреть в лицо пленника, закованного в цепи.

Он дотронулся пальцами до моего плеча. Волосы его были в полном порядке - модно подстрижены, причесаны и чисто вымыты. Одежда его тоже была чистой и новой, словно он специально принарядился ради меня.

Я внутренне улыбнулся этому. Он и раньше, бывало, так поступал, и когда я замечал, что на рубашке у него старинные пуговицы из золота и жемчуга, то понимал, что это для меня, и принимал его дар, как больной принимает холодный платок на лоб.

Его пальцы надавили на плечо чуть сильнее, и мне это тоже понравилось. Но у меня не было ни малейшего намерения говорить об этом.

- Я читал книги Винкена, - сказал он. - Я вернулся тогда за ними и подобрал, когда мы оставили их в часовне. - Сказав это, он взглянул на меня с почтительным простодушием.

- Благодарю, - сказал я. - Я выронил их, там было темно. Выронил, когда потянулся за глазом. Или когда она взяла меня за руку? Как бы то ни было, я выронил мешки с книгами. Мне не сдвинуть с места эти оковы, я не могу пошевелиться.

- Я отнес книги домой на Роял-стрит. Они там, как и множество других драгоценностей.

- Понимаю. Ты видел миниатюры? Ты достаточно хорошо их рассмотрел? Я не смог, не успел. Просто… все произошло слишком быстро, и я так и не открыл книги. Но если бы ты увидел его призрак там, в баре, и услышал, как он их описывает…

- Они потрясающи. Просто великолепны. Они тебе понравятся. Ты будешь долго наслаждаться ими наедине при свете. Я только начал их рассматривать и читать. С помощью лупы. Но тебе не потребуется лупа. Твои глаза зорче моих.

- Мы будем читать их… возможно… ты и я… вместе.

- Да… все двенадцать книг, - молвил Луи. Он тихо заговорил о многих чудесных вещах, которые видел в книгах, - о крошечных людях, и зверях, и цветах, и о льве, лежащем рядом с ягненком.

Я закрыл глаза. Я был благодарен. Я был удовлетворен. Он понимал, что я не хочу больше разговаривать.

- Я буду там, внизу, в наших комнатах, - сказал он, - буду ждать. Тебя не станут держать здесь долго.