Николай Усков - Семь ангелов

– Федор Алексеевич, через тридцать минут мы будем во Внуково-III. Вас ждет борт Global Travel. Завтрак и газеты, как обычно.

– Игорь, я хочу посмотреть пару номеров этого журнала. Как его? – Климов поморщился – все, чем занимались другие люди, вызывало у олигарха профессиональное снисхождение, иногда презрение, а при хорошем расположении духа сочувствие. – Вспомнил. Журнал называется «Джентльмен».

– Есть, – отчеканил Игорь Петрович, щелкнул чем-то у левого лацкана пиджака и приказал в гарнитуру: «Доставить на борт номера журнала «Джентльмен» за последние три месяца». – Будут другие распоряжения? – обратился он к Климову. Хозяин молчал. Игорь Петрович выдержал паузу и продолжил: – В 10.55 мы приземлимся в аэропорту Лиона. Предположительно в 12.00 будем в Авиньоне. Все как обычно?

– Да… – неохотно отозвался Климов. Игорь Петрович знал это «да» хозяина. Он его называл «задумчивым», а соответственно напрягся, ожидая дальнейших распоряжений. – Нужно будет приготовить другой самолет до Лиона, – Климов замялся – нет, пожалуй, до Ниццы. Для Лизы и ее друга, Иннокентия… Фамилии не помню. Он главный редактор журнала «Джентльмен». – Федор Алекссевич лукавил. Он отлично знал фамилию Кена, но ему было неловко обнаружить это перед охранником.

– Уточним, – с энтузиазмом заверил Игорь Петрович.

– Пусть их встретят. Лизу доставят в Кап-Ферра, а Иннокентия – в Авиньон.

– Есть. – Игорь Петрович опять щелкнул чем-то у лацкана и передал сидевшему в гарнитуре джинну приказание хозяина. – Будут еще распоряжения?

– Пусть мой борт заправится и будет готов к вылету.

– Куда? – Игорь Петрович постарался подавить неуместное удивление. Он полагал, что хозяин собирался провести в Авиньоне пару дней.

– Куда… – нерешительно произнес Климов. – Еще через мгновение он сказал: «Лондон».

– Приготовить ваш дом? – осведомился Игорь Петрович.

– Да. – Начальник охраны опять классифицировал это «да» как «задумчивое», а потому ждал. Но Климов молчал.

Игорь Петрович еще какое-то время подглядывал за хозяином вполглаза, но убедившись, что тот погружен в размышления, предпочел уставиться в стриженый затылок водителя. Вовремя включаться и выключаться было высшей добродетелью хорошей прислуги.

Климов думал о дочери. В последнее время, любуясь ее оформившейся красотой, он все чаще боялся, что однажды придет мужчина и заберет ее у него. Изведавший все бездны человеческого падения, Климов не ждал от людей ничего хорошего. Наоборот, Федор Алексеевич обожал выявлять тайные пороки и слабости, коллекционировать их, поощрять и пестовать. Он умел просчитывать и использовать людей, но совсем разучился им доверять. Неслучайно Климов часто называл Библию лучшим пособием по бизнесу. «Один раскаявшийся грешник дороже ста праведников», – говорил Иисус. «Потому что грешником проще управлять», – добавлял Климов.

«Неважно, раскаялся он или нет. Какой-нибудь истинный патриот, скажем, сенатор или префект, гораздо полезнее в деле, когда он педофил и коррупционер. Если знать о его слабостях, он будет податливее тайской проститутки».

Сейчас на душе Федора Алексеевича было особенно тревожно. Не то чтобы будущий муж дочери представлялся ему непременно патриотом или тайской проституткой. Совсем нет. Он мог и не быть патриотом – ради бога! – родиться не в Таиланде, а в каком-нибудь Надыме. Климов представлял себе эдакого шустрого честолюбивого парня, которого можно приладить к делу, подсадить на деньги и тем самым намертво привязать к Лизе и дому. Климов собирался обрушить на гипотетического зятя такие деньги и возможности, чтобы он не посмел бы даже подумать об измене. «Деньги и власть кастрируют его», – был уверен Федор Алексеевич.

И вот пару недель назад Климов прочел о Кене и Лизе в «Коммерсанте». Их преподносили как новую московскую пару. Тогда же Федор Алексеевич спросил дочь, как это понимать. Она ответила, что познакомилась с Кеном на коктейле в одной арт-галерее: «Пару раз куда-то сходили вместе. И все». Климов заметил, что это «и все» Лиза произнесла с досадой. Он попросил пригласить Алехина в гости, и тот пришел. Точнее, они пришли вдвоем с сильным опозданием, румяные и растрепанные. Климов испытал безотчетную ревность к этому самоуверенному субъекту. До того памятного вечера Алехин вполне устраивал Федора Алексеевича: не мальчик, с карьерой, положением, но без особых денег. По-настоящему его насторожил только один эпизод – то, как Кен вцепился в духовную папы Климента. Очевидно, что в жизни Алехина было нечто неясное, не поддающееся просчету, какая-то страсть, которая не умещалась в классическую градацию человеческих пороков и слабостей. Он видел, как главный редактор полностью погрузился в документ, забыл о существовании Климова и даже Лизы, которую беспардонно бросил на целый час.

«Алехин себе на уме. И это опасно, – решил Климов. – От такого можно ожидать любой пакости. Непросчитываемый, а потому неуправляемый человек – самый опасный». Климов, как и большинство строителей русского капитализма, делил людей на понятийных – то есть логичных, и отморозков, живущих эмоциями. Кена он подозревал в самом страшном – «отморозок, прикинувшийся понятийным, как ДАМ, то есть Дмитрий Анатольевич Медведев в отличие от cтопроцентно понятийного ВВП. «Вот Полина – идеальная жена. Все, чего она хочет, очевидно. И она будет держаться за это зубами и когтями, примет и простит любой закидон. Конечно, есть такие пассажиры, которые постоянно едят себя поедом, дескать, она любит не меня, а мои миллионы. А мне по фигу, что на самом деле любит Полина. Главное, что меня в ней все устраивает. И глаза, и попа, и оксфордский английский. Ладно, – решил Климов, – надо будет этого Алехина в Авиньоне прощупать. Посмотрим, что за пассажир».

Полина Одоевская смотрела из окна своей спальни, как кортеж мужа медленно тронулся со двора. Она нервно закурила тоненькую сигаретку Vogue – при Климове Полина не позволяла себе вредных слабостей. У нее под сердцем уже теплилась новая жизнь, которая навсегда обеспечит ее положение в обществе. Какая бы шалава ни завладела Федором в будущем, Полина навсегда останется матерью его ребенка. Это круче, чем все шопары и лоренсы-графы, которые он уже подарил ей, это безлимитный кредит, по сравнению с которым ее черный Американ-экспресс – мелочь на мороженое. Она сможет растолстеть, подурнеть, даже облысеть – какая разница. Полина Одоевская останется матерью ребенка Климова, занимающего пятую строчку российского Forbes. Она затушила сигарету в изящную пепельницу с крышечкой, спрятала ее в стол и распахнула высокое французское окно – Полина скрывала свои слабости не только от мужа, но и от многочисленной прислуги. Ей вообще пришлось долго учиться жить на виду – охранники, водители, помощники, стюарды, садовники, повара, горничные, матросы и пилоты, – десятки глаз постоянно были рядом: пялились, следили, улыбались, моргали, щурились. Носы принюхивались, а уши прислушивались. В мире Климовых не было подлинного одиночества.