Сергей Разбоев - Воспитанник Шао.Том 1

Когда Сунь полностью пришел в себя после этих слов, то попробовал шевельнуться, раздвинуть затекшие члены, но не удержался — упал. Руки, туго скрученные за спиной бечевкой на запястьях и локтях, были привязаны к ступням ног, которые тоже были железно прихвачены в коленях и щиколотках. Не имея возможности поддерживать равновесие в подобном положении, завалился на бок. Чьи-то грубые руки приподняли его, вернули в исходное положение. Сунь обреченно опустил голову. «Наверное, попал в лапы «Черного лотоса», — думал он. — Здесь их регион самоуправства. Они неописуемо жестоки. Даже власти не трогают их. Слухи о злодеяниях членов банды никогда не преувеличены.»

Дрожь, сквозная, отчаянная, предательски прошла по телу. Губы дрогнули. Но Сунь усилием воли заставил себя расслабиться и с готовностью покойника ожидать дальнейшего.

— Не пугайся, мальчик, — продолжал все тот же вкрадчивый голос. — Мы не сделаем тебе ничего плохого, если ты уважишь наши седины, не будешь злить нас, не будешь подтачивать наши прохудившиеся нервишки.

Голос из темного угла становился жестче. Расплывавшийся глухой тембр давил не только на перепонки своей низкой тональностью, но и на внутренности организма, натягивал нервы, жгуче пробирал косточки, вызывал липучий подспудный животный страх. Руки и ноги ужасно ныли. Тонкие, волосяные арканы впились чуть ли не до самых костей. Тело немело, становилось темным с синими впадинами в местах сдавливания веревок. Не было возможности ни пошевельнуться, ни вздохнуть. Одна из них сжимала горло. Дышать можно было только мелкими порциями воздуха, иначе веревки напрягались и еще туже стягивали петлю на шее.

В подвале было сыро. Так сыро, что Суня периодически пробирал то холодный озноб, то неизвестно откуда сваливающийся жар. Тело покрывалось грязной испариной, и он время от времени крупно вздрагивал.

Глухой тембр, подавляя, продолжал:

— Неудобства твои кончатся, брат, и ты будешь вдыхать все прелести существования. Нужно только покориться судьбе, смириться с сущим, согбенно нести крутые излишества бытия. Скажи, отрок, кому ты оставил в трюме пистолет и патроны?

Сунь, зажмурил глаза: «Выследили, шакалы».

— Можешь не расстраиваться, храбрец. Всему свой путь в этом мире. Судно, на котором ты попался, наше, — словно читая мысли юноши, злорадно внес ясность голос из темноты. — Не повезло. Бывает. Житие богато на подобные казусы. Но я помогу тебе… Не тому ли безголовому камикадзе, который словно одержимый, бросился на наших людей, когда они конвоировали тебя? Поверь, он далеко не уйдет. Слишком много поднято против него народа. Да и наши воины не прощают вызывающей дерзости. Не успеет твое тело истлеть иа медленном огне, как он следующим предстанет пред очи мои на этом же месте, в таком же обиженном виде.

У Суня непроизвольно вырвалось: «Так вы же слуги господни!»

Ехидный смешок липко завис на мокрых стенах каземата.

— Да, мальчик, да. И потому ты должен доверять нам, как и спасителю, и исповедаться так же, как ему, ибо он единственный для нас судья.

— Неужели и вы лепестки «Белого лотоса»?

— Да, юноша. Немножко расплелись пути наши, но все мы братья единой веры, и пути к ней у каждого исповедимо свои. Людей больше, чем богов. Но жить приходится среди людей, жало подлости которых предназначено для унижения себе подобных. Как низки человеки в своих измышлениях. Их ничто не интересует, как только то, что нужно для личной, оскверненной язвами и пороками, нечистой плоти. Люди жестоки, неправедны. Боги милостивы, потому что всесильны. Прощают грехи. Прощают все, что видят. Пути указывают истинные. Люди не стоят без богов, на которых изливают душу свою в мольбах и прошениях. Семя человеческое паршиво. Невозможно жить с ними и среди них.

— Но все мы братья «Лотоса» — Сунь, с чувством засветившейся в подсознании надежды, смотрел в темноту.

— Это верно. И, если ты поможешь нам, мы не тронем брата нашей веры, если даже он заблуждается в чем-то. Но отступникам нет снисхождения пред ликом Всевышнего. Помни это. Отвечай нам, мальчик, про пистолет, про того сумасшедшего. Кто он и что он? Не тот ли агент проамериканский, за которым уже полмесяца гоняется работный люд? Будто нет дел других, поважнее.

— Я не знаю про того ничего. Первый раз слышу. А пистолет, я даже не знаю, какой он. Мне нужно было смотреть, кто возьмет его, и на сыщиков…

— А для кого, сын мой.

— Для отцов моих.

— Молодец мальчик. Правда находит уста твои. Кто твои отцы?

— Желтый Дракон, мой верховный отец и покровитель.

— Но криви душой, заблудшийся, правду не скроешь. На надо морочить голову тем, кто сам уже отец долгие годы. Цзяо не имеет таких малолеток, как ты. Он не пошлет людей в захолустный городок, в бедные провинции. «Триада» не собирает мелочь с обездоленных. Соберись с мыслями. Вспомни все, что я говорил. Мои уста не лгут. Ты уже трижды успел и посмел солгать мне. Но я прощаю по молодости те ошибки, которые податливы неокрепшему уму, который может еще надеяться на что-то и не верит в самое жестокое, что может произойти. Молодость — она наивна, доверчива. В этом ее слабость. Доверься мне, моему опыту. Молодость столь же глупа, как и надежды, овладеваемые ею. Подумай и говори. Жизнь стоит того, чтобы не думать о других, чтобы но думать о том, о чем не стоит думать. Человек создан для себя. В каждую плоть заложен разум, чтобы он пекся об этой плоти. Иначе род людской вымрет. И тогда ничего не останется от тех алътруистских порывов, которые прозябают в душах некоторых дурачков, как непотребный хлам.

— Но я не знаю, что сказать. Мне нечего придумать.

Сунь понял: последняя надежда на «Триаду» исчезла. Сидящий в углу прекрасно знал «исчезающий мир темноты», повадки и возможности многих банд. Говорить дальше было нечего. Он молчал.

— Юноша, не нравится тебе жизнь? Неужели так хорошо жилось тебе с твоими отцами, что ты и не стремишься к иной жизни, где сладостный воздух полной свободы туманит голову, а мысли овладевают тобой такие, что, кажется, весь мир у твоих ног. И тебе еще жить и жить и пользоваться для радости всем, что может предоставить мир светлой части бытия. Прискорбно мне сознавать, что столь светлые и простые истины не достигли ума твоего, что ты подобен пусто запрограммированному роботу. Прискорбно, но что поделаешь. Я тоже подневолен. И плоть моя более прислушивается к тем сторонам, которые сильнее, от которых зависит мое благополучие. Тебе еще нет шестнадцати. В те годы я тоже был глуп, как закормленный баран. Но мне на пути попались достойные отцы, которые научили меня правильно жить. Как же ты? Мы не сможем тебе помочь. С нас строго спросят. После трех лжесловий мы обычно начинаем поджаривать. Но я тоже знаю силу словам. С пониманием отношусь к клятвам, которые еще где-то возносят у алтаря и одра, которые дают в темных помещениях, и потому участливо повторяю для тебя: откуда ты будешь?