Полина Дашкова - Образ врага

Я не знаю никакого Карла Майнхоффа".

Москва, сентябрь 1983 года

— Воротынцева, к проректору.

Завуч по воспитательной работе Галина Владимировна стояла в дверях аудитории, чуть склонив голову в пышных пергидрольных кудрях, уперев руки в широкие, обтянутые черной трикотажной юбкой бока. Взгляд ее не предвещал ничего хорошего.

— В чем дело, Галина Владимировна? — раздраженно спросил профессор искусствоведения, пожилой, маленький, как подросток, с аккуратной угольно-черной бородкой. — Неужели нельзя было подождать до конца лекции?

— Простите, Иван Геннадьевич, нельзя. Мне сказали, срочно. Воротынцева, давай быстрей, не копайся.

Аудитория молчала, провожая Алису сочувственными и любопытными взглядами.

— Что случилось? — тихо спросила она в пустом коридоре.

— Не знаю, не знаю, — завуч покачала головой и поджала губы.

— Галина Владимировна, ну пожалуйста, вы ведь знаете.

Они спускались по лестнице на третий этаж. Маленькая, круглая Галина шла впереди, нервно цокала высоченными каблуками. Вдруг остановилась и, развернувшись всем корпусом к Алисе, Произнесла страшным шепотом:

— Телега на тебя пришла.

— Какая телега? Откуда?

— Ну ты дурочку-то не валяй, — Галина прищурилась, — у тебя что, совсем мозги съехали?

— О чем вы? Я не понимаю…

— Как к иностранцу ночами в номер бегать — это она понимает, — быстро, одними губами пробормотала Галина. — Как кубинца до полусмерти избить — это она понимает. О господи, и откуда у тебя столько сил? В чем душа держится? Ты боксом, что ли, занимаешься? — Галина развернулась и быстро зацокала дальше вниз по лестнице.

— Каким боксом? Вы что… — прошептала ей в затылок Алиса.

— Моли бога, чтобы из института не вылететь. Это ж «Спутник», международный лагерь, там стукач на стукаче… Тьфу, никаких нервов на вас не хватит. И не вздумай… — она запнулась и сделала страшные глаза.

Они уже подошли к кабинету. В маленьком темном предбаннике между дверьми, обитыми мягким дерматином, Алиса зажмурилась на секунду. Что за бред? Оказывается, она до полусмерти избила Фиделя… Смех, да и только. Ну какой идиот это выдумал?

Она тряхнула волосами, прогоняя панический детский страх. Она не школьница. Ей двадцать лет. Они не имеют права лезть в ее личную жизнь.

— Заходи, заходи, Воротынцева.

Проректор был солидным, седовласым, с полным гладким лицом. Маленькие зеленоватые глаза глядели на Алису чуть исподлобья. Посверкивали очки в тонкой серебряной оправе, холеные пальцы вертели ручку «Паркер». Проректор слыл демократом, запросто общался со студентами, знал поименно почти всех старшекурсников.

Алиса стояла на ковре посреди просторного кабинета. У нее за спиной маячила кругленькая, испуганная Галина Владимировна. В глубине, в огромном кожаном кресле у журнального столика, сидел еще один человек. Алиса никогда прежде не видела его, а если бы и видела — ни за что не запомнила. Не человек, а серое, расплывчатое пятно. Костюм стального цвета, редкие бесцветные прилизанные волосы. Никакое лицо. Совсем никакое. Только в тусклых маленьких глазках было нечто необычное. Взгляд ледяной и пристальный. Когда на тебя так смотрят, через минуту начинают ныть зубы.

В кабинете повисла тишина. Чтобы немного успокоиться, Алиса стала разглядывать сувениры на полке стенного шкафа. Новенькая строительная каска. Сахарная голова — конус, обклеенный яркой бумагой с надписью «Бабаевский сахарорафинадный завод». Огромный окаменевший каравай, обвитый вышитым полотенцем с витиеватыми буквами «Хай живе…». Бронзовый бюстик Ленина. Чуть запыленный макет Московского Дворца молодежи.

Пауза затянулась. Никто не предлагал сесть ни Алисе, ни завучу. Наконец Галина Владимировна не выдержала и равнодушным голосом спросила:

— Александр Иванович, мне уйти или остаться?

— Идите, — проректор едва заметно кивнул. Когда мягкая дверь за Галиной закрылась, Алисе стало совсем уж зябко и одиноко.

— Ну что, Воротынцева, — с тяжелым вздохом произнес проректор, — что скажешь?

— О чем именно, Александр Иванович? — услышала Алиса свой бодрый голос.

— О чем? О твоем моральном облике, комсомолка Воротынцева. Тебе как лауреату конкурса было оказано высокое доверие. Ты получила путевку в международный лагерь, где отдыхает молодежь не только из социалистических стран, но и из стран капитализма. Ты представляла там не только наш институт, но и весь московский комсомол.

«Он совсем сбрендил, — с тоской подумала Алиса, — он никогда раньше так не разговаривал».

— Твою кандидатуру утверждал комитет комсомола института. Отличница, дисциплинированная, способная девушка. Ты опозорила всех, Воротынцева. И своих товарищей, и свой институт. — Он сделал небольшую паузу, набрал полную грудь воздуха и громко произнес:

— И свою страну!

— Чем? — тихо спросила Алиса. — Чем я опозорила свою страну?

— Ну не надо мне здесь изображать невинность, не надо! Какой позор, — он выразительно покачал головой, — пятно на весь институт!

«Он играет, — думала Алиса. — Он произносит заранее придуманный и заученный текст. Вполне добросовестно, но без вдохновения, даже с некоторой брезгливостью. Интересно, в чем же дело? Ведь не передо мной он так выпендривается…»

Серый человек в углу не произносил ни слова и не спускал с нее глаз. Алисе было противно оттого, что она до дрожи в коленках боится этого серого, но куда противней было наблюдать, как боится его солидный, важный пожилой проректор.

— Ну, что ты молчишь? — Александр Иванович вздохнул, перевел дух. — Скажи что-нибудь. Не стой, как соляной столб.

— Александр Иванович, — проговорила она медленно, спокойно и опять не узнала собственного голоса, — я стою как столб потому, что вы не предлагаете мне сесть.

— Садись, — буркнул проректор, дернув головой.

— Спасибо.

Алиса села и уставилась на серого. Пусть видит, что она его не боится.

— Сигнал о твоем безобразном поведении, Воротынцева, поступил даже не в институт, а в райком партии. Это значит, что я обязан принять самые решительные меры и отчитаться перед бюро райкома. Мне придется поставить вопрос перед комитетом комсомола и перед партбюро о твоем пребывании в институте и в комсомоле. Ты хоть понимаешь, что это значит? Четвертый курс, отличница… Так и будешь молчать? Давай выкладывай, как было дело.

Теперь его голос звучал почти тепло, даже сочувственно.

— Я не знаю, Александр Иванович, что мне говорить. В чем конкретно меня обвиняют?

— В аморальном поведении! В том, что ты ночевала в номере гражданина ГДР, аспиранта Института международных отношений! — теперь проректор почему-то закричал, да так, что даже покраснел от натуги. — Ну? Было такое? Отвечай!