Петр Разуваев - Синдром гладиатора

— Шах, — извиняющимся тоном сказал он. И уже совсем грустно добавил: — и мат.

Я чуть было не расплакался от досады. Взглянув на мою расстроенную физиономию, Давид, как обычно, начал меня утешать.

— Ну что вы, право, Андре… Хотите, сыграем еще партию? Вы и в самом деле очень хорошо играете. Я расставлю?

— Да бросьте вы, Давид. И так все понятно. Девяносто девять — ноль. Это даже неприлично.

Я действительно неплохо играл в шахматы. По крайней мере, до встречи с Давидом я имел наглость так думать. Но это… Играть с ним было сущим мучением, мне постоянно казалось, что он уже давно успел просчитать всю партию от начала до конца и продолжает игру лишь из снисхождения к моим жалким потугам. Обыграть его — эта мечта давно развеялась, превратившись в дым.

— Ну хорошо. Попробуем завтра. Мне, наверное, просто везет.

— Давид, в шахматах не существует везения. Это не та игра.

— Правда? — Он искоса посмотрел на меня.

— Правда, правда, вы об этом прекрасно знаете. Вам никогда не доводилось играть с гроссмейстерами?

— Нет, — удивленно вздохнул он. — Я вообще очень давно не садился за шахматы. Последний раз это было лет десять назад, мы тогда часто играли с дочерью…

Он внезапно замолчал и испуганно посмотрел на меня. Я хотел было сделать вид, что ничего не заметил, но потом передумал. И двинулся напролом.

— У вас есть дочь? Взрослая? И где же она? Давид отвернулся. Его лицо словно окаменело, и он каким-то «чужим» голосом выдавил из себя:

— Она… Она далеко. Я не знаю, где она сейчас…

— Извините, — сказал я мягко. — Я не хотел вас испугать. Просто не знал, что у вас есть семья, и удивился. Честное слово, мне совершенно ни к чему знать о вашей дочери.

Кажется, он мне поверил. Да я и не лгал, мне на самом деле все это было ни к чему. Он был одним из немногих знакомых мне людей, которые просто не заслуживали плохого к себе отношения. Паола была права, когда говорила, что Давид — гениальный финансист, но абсолютный профан в житейских вопросах. Ха… Профан — это еще мягко сказано. Он просчитывал любую ситуацию с точностью до долей, но приложить свои расчеты к практике… Что-то предпринять? Даже во имя спасения собственной жизни он был на это не способен. Давид существовал в каком-то своем, непонятном мне мире, и этот мир никак не соотносился с реальной действительностью.

Мы уже третий день совместными усилиями обживали этот «тюрямок». Собственно говоря, особенно работать было не над чем, кругозор нам сузили до невозможности. Большая, около сорока квадратных метров комната, со вкусом отделанная и обставленная добротной классической мебелью, служила нам гостиной. Из нее выходило три двери.

Две из них вели в наши спальные комнаты, ничем особенным не примечательные. Необходимая мебель, ванная комната, туалет — вот и все. Они были практически идентичны, за одним лишь исключением — на столе у Давида стоял компьютер. У меня такой роскоши не было, но я не сильно переживал по этому поводу. Подсчитывать шахматные проигрыши можно в уме, для мемуаров пока еще рановато, а факс-модем в компьютере, естественно, отсутствовал. То есть — никакой связи с внешним миром добиться от этой железяки было нельзя. Давид работал с информацией, предварительно записанной на дискеты. Он очень переживал по этому поводу, не без оснований утверждая, что полезны лишь свежие сведения и полная картина, предоставляемая компьютерными сетями, а все записи устаревают раньше, чем они попадают в его руки.

Дискеты появлялись через третью дверь, находившуюся в гостиной. Она служила единственным «окном» во внешний мир, оттуда к нам регулярно поступала пища, приходили редкие визитеры. Методика таких посещений была отработана до мелочей. Вначале нас предупреждали о предстоящем «нашествии» звонком. По этому сигналу мы с Давидом расходились по своим комнатам, оборудованным металлическими дверями. Убедившись в том, что оба заключенных покинули гостиную, охранник снаружи блокировал замки в наших дверях. И только после этого открывалась дверь внешняя. Накрыв на стол и оставив то, что они считали нужным оставить, охранники выходили, после чего нас вновь выпускали. Стены в комнатах были сделаны из какого-то чрезвычайно прочного бетона, рамы в окнах стояли стальные. Плюс решетки, плюс сигнализация, плюс несколько телекамер и бог знает какое количество микрофонов. Минус инструменты, минус оружие. Я пока еще не слишком задумывался над всем этим, но отчетливо представлял, что сбежать отсюда будет крайне затруднительно. Да и откуда — «отсюда»? Неизвестный доброжелатель, которого я, несмотря на максимум приложенных усилий так и не смог «разъяснить», назвал римскую виллу дона Кольбиани в качестве места пребывания Давида. Так это или нет, мне выяснить не удалось. Самого Давида доставили сюда так же, как и меня, до отказа накачав какой-то дрянью. Очнулся он уже в постели. Ни Кольбиани, ни Стеннарда он с тех пор не встречал, а вид из окна был настолько стандартным, что ориентироваться по нему не имело смысла. Деревья — они по всей Италии деревья. Единственное, что говорило против «римской версии», так это полное отсутствие какого-либо шума вокруг. Никакого города рядом не было и в помине. Деревня. Глушь.

Общаться с Давидом было легко. Даже с точки зрения «языковой» совместимости, поскольку он знал как минимум восемь европейских языков, включая даже русский. За свои неполные пятьдесят лет Давид сумел не приобрести ни единой идиотской привычки, не выбивал остатки табака из своей трубки на пол, не включал телевизор на полную мощность, не занудствовал и ни в коем случае не желал мешать мне. Говорил он всегда очень мягко и рассудительно, ко всему относился с философским спокойствием и был исключительно доброжелателен даже по отношению к такой сволочи, как Кольбиани. Во всем, что касалось реальной жизни, Давид разбирался неважно, но зато проблемы «общечеловеческие» были проработаны им до основания. И выводы, сделанные в результате, удивительно совпадали с моими собственными. Чем-то он походил на меня, чем-то Давид был мне близок… А кроме того, мне было искренне жаль этого человека. Щедро одаренный умом от природы и приумноживший природный дар упорным трудом, он в теории мог бы сворачивать горы. Но вокруг были сплошные практики. Его талант использовали все, кто мог до него дотянуться. Давиду было безумно интересно играть с цифрами, и он постоянно забывал о стоявшем за ними золотом эквиваленте. Но остальные участники его игр помнили об этом даже чересчур хорошо. В результате им доставались сливки, в то время как Давид довольствовался остатками. А потом его просто сломали. Я чувствовал в нем какой-то глубоко зарытый страх, но докопаться до причин, породивших его, мне никак не удавалось. Давид очень неохотно говорил о себе. Вот и сейчас он испугался, проговорившись о своей дочери.