Бернадетт Пэрис - Дилемма

– АДАМ!

ОН ЗАМИРАЕТ ПОСРЕДИ ЗАМАХА, разворачивается – и на какое-то ужасное мгновение мне кажется, что сейчас он ударит этим топором по мне. Но потом ярость в его глазах сменяется смущением, и он изумленно глядит на меня, словно не в силах поверить, что это именно я здесь стою. Я, а вовсе не Марни.

Я протягиваю ему руку.

– Ничего, – говорю я мягко. – Ничего.

Он опускает руку. Топор с глухим звуком падает на пол. Лицо у него делается мертвенно-бледным. А потом он тяжело опускается на колени, закрывает лицо руками и принимается неудержимо рыдать.

Я становлюсь на колени рядом с ним, среди осколков черного дерева, я пытаюсь его обнять, но он не позволяет мне это сделать. Он стыдится своих слез и не дает мне отвести ему руки от лица. Он словно заперт в своем личном аду, и я могу лишь постараться обнять его, сказать ему, что я его люблю, что я прошу прощения, что все будет хорошо, что мы пройдем через это, преодолеем это. Я говорю ему все то, что он говорил мне, все то, чего я сама не могла ему сказать – и смогла только теперь.

В какой-то момент я поднимаю взгляд и вижу, что в дверях стоит Джош, прижав руки к бокам, и на лице у него виднеются полоски слез. Он осторожно направляется к нам, но я, покачав головой и мимолетно улыбнувшись, даю ему понять: Адам не хотел бы, чтобы он его таким видел – сломленным, раздавленным, потерпевшим поражение. Джош понимает. И тихонько удаляется.

Наконец Адама одолевает страшная усталость, и мне все-таки удается притянуть его к себе, погладить по голове, поцелуями прогнать слезы из глаз.

– Все будет хорошо, обещаю, – негромко говорю я. – Все будет хорошо.

Он не отвечает, потому что просто не в состоянии. Но откуда-то из глубины доносится его вздох. Этого достаточно.

У НАС СЕГОДНЯ ПРАЗДНИК – и в честь Ливии, и в честь Марни. Все организовал Джош. Придут все, кто был на дне рождения Лив в прошлом году, плюс друзья Марни по школе и университету. Все, кто за прошедшие двенадцать месяцев стал важной частью нашей жизни.

Сразу же после гибели Марни и чуть позже, на заупокойной службе, все спрашивали об одном – чем они могли бы нам помочь. Мы подумали об этом и решили, что больше всего поможет, если они будут помогать нам сохранять Марни живой в нашей памяти. Для этого они должны сохранять ее живой в собственной памяти и говорить с нами о ней. И это действительно очень помогает – когда слышишь все эти рассказы о ней, все подробности, которых мы не знали. Не всегда это легко дается, но это лучше, чем вообще не упоминать о Марни.

Стремление не упоминать Марни, чтобы не смущать людей, стало одной из моих первых ошибок на этом пути. Обсуждая с клиентом заказанную им мебель, я обычно изучаю фотографии его дома, чтобы предложить тип дерева, наиболее подходящий к той обстановке, которая у него уже есть. Разговоры про дом неизбежно ведут к разговорам о семье, и, когда меня спрашивали про моих собственных детей, я всегда упоминал лишь Джоша. Но всякий раз мне казалось, что тем самым я ужасно предаю Марни. И теперь я говорю так:

– Мой сын Джош живет сейчас в Лондоне со своей девушкой Эми. У меня была чудесная дочь, ее звали Марни. Но она несколько месяцев назад погибла в авиакатастрофе, той самой, самолета компании Pyramid Airways , – может быть, вы слышали?

И когда на лице клиента читается потрясение и он бормочет слова соболезнования, я отвечаю:

– Да, тогда это было ужасно, и до сих пор это ужасно для нас, почти всегда, почти каждый день. Но мы пытаемся помнить, как нам повезло, что она с нами была.

Обычно этого достаточно.

Ливия первые несколько недель после гибели Марни держалась явно лучше меня, явно была сильнее. Я пребывал в полном раздрае – и физически, и эмоционально. Меня сокрушили не только вина и скорбь, но и связь Марни с Робом. Мне никак не удавалось примирить в своем сознании ту Марни, которую я знал, и ту, которой она стала. Я не мог толком ни есть, ни спать и быстро потерял в весе целый стоун. Представляя себе ее последние секунды, я неизменно воображал, как она зовет не Ливию и не меня, а Роба.

В Каир мы так и не полетели. В ту ночь, когда Ливия отыскала меня в сарае, когда нам обоим показалось, что все это чересчур, что все это совершенно невыносимо, – сама мысль о том, чтобы уже через несколько часов сесть в самолет, наполняла меня невероятным ужасом, и я знал, что просто не сумею это сделать.

– Я не могу в Каир, – бормотал я дрожащим голосом, уже когда солнце начало свой путь вверх по небу. – Не хочу этого видеть.

– Тогда мы не полетим, – мягко заверила меня Ливия. – Я тоже не хочу видеть.

В итоге всей официальной стороной дела, связанной с последствиями катастрофы, занимался не кто иной, как Нельсон. Он держал нас в курсе расследования этого крушения. А я словно бы очутился в глубоком темном туннеле, казалось без всякого пресловутого света в конце. Как в ловушке. И я был не в состоянии что-то делать.

Поворотный момент настал примерно через полтора месяца после гибели Марни, когда я как-то утром спустился вниз, добрел до кухни и обнаружил там записку от Ливии о том, что она ненадолго вышла. Джоша тоже не было дома, и я с трудом припомнил, что, кажется, они с Эми уехали, потому что у них несколько дней каникул или что-то в этом роде. Впервые после смерти Марни я оказался дома один, и, хотя все это время, прямо скажем, я прятался так глубоко в себе, что почти не говорил с ними, само их отсутствие легло на меня тяжким грузом, и наконец я уже не мог его вынести. Я попытался позвонить Ливии, но у нее всякий раз включался автоответчик.

В конце концов я позвонил Нельсону.

– Никак не дозвонюсь Ливии, – сказал я ему, чувствуя, как это ни глупо, что вот-вот разревусь. – Не знаю, где она. Вдруг с ней что-то случилось?

– Ничего с ней не случилось.

– А ты откуда знаешь?

– Она в парк пошла. – Он имел в виду Большой Виндзорский парк. – Ты только встал, что ли?

– Ну да, – признался я. Был уже почти полдень.

– Тогда быстро в душ, бриться – и к ней.

– Нет, – пробормотал я, пытаясь снова укрыться в себе, съежиться, спрятаться. Я уже несколько недель не выходил из дома – с заупокойной службы по Марни. И я не хотел идти в парк, в то место, которое связано у меня с таким количеством воспоминаний о ней.

– Надо пойти, – призвал меня Нельсон.

– Зачем?

– Какое сегодня число?

– Не знаю.

– Двадцать четвертое июля.

Я знал, что означает эта дата. День рождения Марни.

– Не может быть, – заикаясь, выговорил я, не в силах поверить, что уже прошел почти весь июль, а я этого так и не заметил.

– Тебе нужно собраться, Адам, – твердо заявил Нельсон. – Тебе нельзя и дальше так жить.