Ольга Пустошинская - Перстень с чёрным агатом

Это была совершенно излишняя предосторожность, потому что хозяева меня не замечали. Живая и здоровая Клавдия шелушила фасоль. Руки мерно двигались, бросали в ведёрко сухие половинки стручков и ссыпали в чашку белые семена. В ярком свете люстры поблёскивал на пальце чёрный агат. Другая женщина, моложе и поразительно похожая на Мельникову, сидела напротив и читала книгу.

Кухня была обставлена старинной мебелью, как я и ожидал: деревянным буфетом с балясинами и стеклянными дверцами в переплёте рам, массивным столом с пузатыми ножками и стульями с высокими спинками. Горьковато пахло травами и вишнёвым вареньем.

— Фасоль какая мелкая, — подняла голову Клавдия, — больше не сажай такую, Анка.

«Вот и Анка нашлась», — подумал я, разглядывая щуплую фигуру, стриженые тёмные волосы и серые глаза, скользящие по строчкам.

Приблизился к старой хозяйке и заглянул в лицо, ведь смешно сказать, живой я видел её впервые. Страшно не было: бабушка как бабушка. Здоровье, наверно, хорошее — вон как быстро шелушит стручки! У пожилых обычно плохо работают руки.

И вдруг из коридора прозвенела резкая, требовательная трель.

— Анка, открой, — спокойно сказала Мельникова и отставила чашку с фасолью.

Они не спросили друг у друга, кто бы это мог быть, даже взглядами не обменялись. Анна молча поднялась и направилась к дверям. Я не успел отпрянуть, и она легко прошла сквозь меня, как через облако пара. Застучали ботинки по деревянным половицам, хлопнула дверь, потом всё стихло.

Вернулась Анка с невысокой женщиной в бежевом плаще и беретке блинчиком. Её желтоватое лицо, коричневые подглазья и выпирающий живот на болезненно худом теле наводили на мысль о какой-то тяжёлой болезни. Гостья взглянула на Клавдию, оробела и тихо поздоровалась.

Та кивнула:

— Проходи и садись.

— Простите, что поздно, — пролепетала посетительница, присаживаясь на краешек стула, — утренний автобус не пришёл, пришлось на вечернем… не возвращаться же… Думаю, зайду, авось не прогонят…

Ей было неловко, даже бледное лицо порозовело, а молчание и пристальный взгляд Мельниковой смутили ещё сильнее Клавдия сверлила гостью глазами, ставшими вдруг тёмными, будто две дырки. Я мысленно восхитился, как она спокойно и сосредоточенно принимала информацию. Вот что значит опыт! Или Мельникова и без перстня кое-что умела? Меня поток сведений оглушал и ослеплял, я переставал соображать.

Клавдия повела носом:

— Болезнью пахнет.

— Мне поставили диагноз, я лечусь, но…

— Знаю, — остановила Мельникова, — идём за мной.

Она легко, как молодая, поднялась и повела больную через коридор в маленькую комнату. Я, страшно заинтригованный, двинулся следом. Клавдия уложила женщину на диванчик, застеленный цветной простынёй, повернулась к углу с иконами и принялась молиться — просить благословения. И, вероятно, получила его, потому что резким движением задрала гостье свитер и приложила руки к вздутому животу.

Со стороны казалось, что Мельникова делает массаж и ничего необычного не происходит, но вдруг я увидел, как из-под её ладоней заструился дым. Запахло палёным. Больная ничего не замечала, лежала спокойно, а мы с Клавдией зашлись в кашле.

Потом, размышляя, я понял, почему всё чувствовал. Так бывает во сне, когда не осознаёшь, что спишь; видишь картинки, которых нет, чувствуешь запахи, прикосновения, вкус… Снится, например, что ешь лимон, — и во рту станет кисло.

Чад заполнил комнату, у меня заслезились глаза. Ну хватит, пора убираться отсюда! Только успел подумать, как старуха Клавдия встала, отодвинула шторы и открыла окно настежь. Серые клочки дыма вытянуло наружу, в темноту.

— Пока хватит, — сказала Мельникова, — можешь вставать.

Я заторопился к выходу, но неожиданно почувствовал, как ноги отрываются от пола, будто тело нечего не весит. Меня подняло под потолок и потоком воздуха потащило в распахнутое окно. Я почувствовал запах влажной земли, увидел чёрное небо и зажмурился. А когда открыл глаза, обнаружил себя дома, в компьютерном кресле.

Мало-помалу я убедил себя, что перстень надо вернуть, и больше его не надевал. Положил в картонную коробочку из-под маминого крема и сунул в рюкзак. Попользовался, помог своим поправить здоровье — и хватит. Макаркин?.. Обойдётся Макаркин. Всё-таки дури в голове у него хватает, не зря старуха беспокоилась.

Я снова поехал в Берёзовку, а родителям сказал, что собрался с друзьями на рыбалку. Отец сам накопал червей в огороде (я их высыпал в лесополосе, когда отъехал от города). Как же действовать дальше? Отдать Анке перстень из рук в руки?.. Нет, ни за что. Она сама всё узнает…потом… уже без меня. Не увижу брезгливости и осуждения в её глазах хотя бы. Я решил, что подкину коробочку с кольцом в окно, если оно будет открыто, или на крыльцо. Затаюсь в кустах… или там нет кустов? Значит, в машине посижу. Хозяйка увидит и заберёт перстень, пусть сама с матерью разбирается.

Отправился я рано и уже к полудню приехал в Берёзовку. Правильно говорят, что преступников тянет на место преступления, я тоже не удержался и остановился у кладбищенской ограды. Увидел кустики ромашки у ворот, сорвал, понюхал горьковато пахнущие мелкие цветки.

Могила Мельниковой нашлась быстро, я бы и с закрытыми глазами смог отыскать её. Вот он, деревянный крест с табличкой, полинявшие венки и земляной холмик, поросший сорняками, среди которых виднелся засохший букетик васильков.

Тревога сдавила виски. Неужели за это время никто из родных не был на кладбище? Чувствуя себя обязанным, я повыдёргивал сорняки, сложил на тропинке в кучку. Воткнул в землю ромашки.

— Прости, Клавдия Фёдоровна. Сама знаешь, я не хотел.

Та самая улица и тот самый дом из моего сна — Московская, 14. Треугольная крыша, стены из белого кирпича, деревянный забор и скамья у ворот. К моему облегчению, дом оказался жилым: на окнах стояли цветы в горшках, у крыльца валялся вверх колёсами детский велосипед, на протянутой верёвке сушились наволочки и какие-то вещи. Собаки во дворе я не увидел.

Нашарил в рюкзаке коробочку с перстнем, вышел из машины и приблизился к калитке — она была открыта. Тихо, всё время косясь на окна, прокрался к крыльцу и положил подарочек на перила.

Неожиданно распахнулась дверь, и я нос к носу столкнулся с незнакомой рыжеволосой женщиной, отнюдь не Анкой. Не знаю, кто из нас испугался больше.

Она отшатнулась, отступила назад:

— Вы кто?!

— Я ищу Анку… то есть Анну Мельникову, — сказал я заикаясь.

— А-а-а… Киселёву! — с облегчением отозвалась рыжая. — Так её нет. Уехала к сыну в Тюмень.

Я спросил, не приходится ли она родственницей Анне. Хозяйка охотно объяснила, что они с мужем этот дом купили, но ещё не оформили, потому что полгода не прошло. Киселёва разрешила заехать раньше. Какая разница, если всё уплачено.