Карен Макманус - Кузены [litres]

– Ты к этому не так привычна, как двоюродная сестра, да?

Мои глаза невольно падают на груду розовой ткани в соседнем кресле. Сейчас она выглядит совершенно незатейливо, зато на мне смотрелась сущим уродством.

– Мне не идут платья.

– Чепуха! – Уна понижает голос и склоняется ко мне: – Линда здесь сравнительно недавно и еще не до конца овладела умением подбирать то, что нужно. Розовый бы тебе отлично подошел, но у меня есть другая идея. Давай ты пойдешь в примерочную, а я подберу кое-что сама, хорошо?

Я нерешительно киваю, однако она уже спешит к вешалкам.

– Раздевайся до белья! – бросает она через плечо. – Я сейчас!

Один из минусов персонального обслуживания – никакой приватности.

За занавеской я стаскиваю шорты и футболку, заранее приходя в отчаяние. Милли на празднике затмит всех. Джона, который сейчас в магазине смокингов дальше по улице, без сомнения, тоже будет выглядеть стильно. И только про меня, торчащую в углу жалким чучелом, все станут шептаться: «Неужели она тоже из Стори?»

– Вот оно!

Уна появляется в кабинке с перекинутым через руку платьем великолепного темно-синего цвета, но потом я замечаю отделку бисером. Ну, не знаю… Для меня чем проще, тем лучше. Однако Уна с полной уверенностью вешает наряд на крючок и расстегивает молнию.

– Ну, что скажешь?

– Красивое… – нерешительно говорю я. Мне хочется как-то отдалить момент, когда придется влезать в неумолимо ждущий футляр из ткани, и я добавляю: – Вы сказали, что дядя Андерс был настойчивым. Что вы имели в виду?

Отражение Уны в зеркале недоуменно хмурится, приходится пояснить:

– Я много лет его не видела и почти не помню.

– Ну… – Она снимает платье с вешалки – шелковистая ткань струится между ее ладоней. – Все это, конечно, было очень давно. У меня в основном отложилось в памяти, как драматично у них с Кайлой все развивалось. Они постоянно расставались, она давала слово никогда с ним больше не встречаться, потом снова принимала его ухаживания. Было очень непросто устоять перед одним из Стори. – Глаза ее слегка затуманиваются. – Кайла, по сути, всегда была обычной девушкой из местных. Думаю, она понимала, что в большом мире она не пара Андерсу.

Я ужасно себя чувствую, оттого что опять заставила владелицу магазина говорить о сестре.

– Простите, не нужно было поднимать эту тему…

Она треплет меня по плечу.

– Все в полном порядке, Обри. Со смерти Кайлы прошло уже двадцать четыре года. Мне даже приятно вспоминать сестру.

Я вдруг чувствую укол беспокойства. Как раз тогда, в 1997-м, мой отец, его братья и сестра были лишены наследства. «Там-то все и пошло наперекосяк». Я давно не вспоминала про Кроткий/Короткий пляж и про эту странную строчку из папиного романа, но сейчас мне внезапно очень захотелось спросить, не в том ли месте что-то случилось с Кайлой. И все же не могу решиться. Одно дело интересоваться бывшим парнем сестры, и совсем другое – воскрешать воспоминания о том, как она погибла.

К тому же Уна уже решительно подступает ко мне с темно-синим платьем.

– На тебе оно будет смотреться просто потрясающе.

– Ну, хуже первого вряд ли будет…

– То не подходило тебе по стилю. – Она придерживает платье передо мной. – Ну же, давай. У тебя прекрасные руки и плечи, нужно их показать.

Я не двигаюсь с места.

– Вы серьезно?

– Безусловно!

Я скрещиваю руки перед своим вытертым спортивным лифчиком.

– Вообще-то я свои плечи просто ненавижу. На школьном бале я была в платье с длинными рукавами.

– Что ж, совершенно напрасно. – Уна приглашающе встряхивает платье. – Ну же, вперед.

Я повинуюсь, уцепившись за ее локоть, чтобы не упасть.

– Мой парень сказал тогда, что я похожу на мальчишку, нарядившегося в мамино платье. – Сама не знаю, почему я вдруг ей рассказала – видимо, из-за интимности происходящего потянуло на откровенность.

Уна, нахмурившись, сдвигает темные брови.

– Непохоже на действительно стоящего парня. – Она натягивает платье на бедра, потом поднимает верх, закрывая грудь. – Давай-ка сними и лифчик. Для такого выреза нужно что-то без бретелек. Мы подберем тебе отличный вариант.

– Эм-м, ладно…

Я снова повинуюсь. Меня немного терзает совесть – надо бы заступиться за Томаса, – однако на самом деле все так и есть. Он и правда меня не стоит.

– Теперь он, наверное, уже бывший парень, – говорю я, пока она застегивает молнию сзади.

– Наверное?

– Ну, сначала он не отвечал на мои сообщения. Сейчас я не отвечаю на его, так что…

– Вот, значит, как теперь это происходит? Сочувствую современной молодежи. Как все непросто в наш цифровой век. Но он, похоже, и правда не тот, кто тебе нужен. Итак – вуаля! – Она разглаживает складки на бедрах и улыбается. – Полюбуйся-ка! Просто идеально!

Я пялюсь на себя в зеркало, но вижу только одни плечи. Томас сказал однажды, что они у меня шире его собственных. Проведя столько времени на солнце, я все равно остаюсь бледной, веснушки спускаются по белым рукам до самого родимого пятна винного цвета. Конечно, платье все равно закрывает куда больше, чем купальник на соревнованиях, но в нем я не думаю о том, как выгляжу, это чисто утилитарная вещь. Глаза начинает щипать от переполняющего меня чувства неловкости. Хочется прикрыться, накинуть на себя что-нибудь – например, длинную куртку с капюшоном.

– Я не… Мне кажется, оно слишком открытое, – запинаясь, бормочу я.

– О, милая, вовсе нет. У тебя великолепное тело – как у греческой богини! Мы уложим волосы, подберем какие-нибудь замечательные сережки, и ты будешь настоящей королевой праздника!

– Ею будет Милли, – возражаю я без малейшей зависти. Просто констатация факта.

Уна похлопывает меня по руке.

– Она прекрасна, но и ты тоже. А на тех, кто не может этого разглядеть, не стоит и время тратить.

Я пытаюсь увидеть платье ее глазами. Цвет просто чудесный, определенно. Расшитая бисером полоска идет вдоль правого плеча и дальше вниз по лифу. Силуэт облегающий, чего я обычно стараюсь избегать, но ткань такая плотная – что-то типа шелка, кажется, – что сидит на мне куда лучше дешевого платья, которое я надевала на школьный бал.

– Конечно, к нему нужны правильные аксессуары, – говорит Уна и повышает голос: – Линда! Принеси, пожалуйста, сапфировые каплевидные сережки. И перламутровый гребень из тех, что мы только получили. Попробуем воспроизвести финальный образ по максимуму.

– У меня уши не проколоты, – говорю я.

– Линда, не сережки, а клипсы!

Я моргаю, глядя на свое отражение. Отец всегда говорил: «Ты бы никогда не стала пловчихой, если бы пошла в Стори. У матери и сестры для этого были слишком слабые руки и вообще хрупкая конституция». Мне каждый раз чувствовался в этом завуалированное оскорбление, да так оно, скорее всего, и было. Очередное двусмысленное напоминание, какие они все особенные, неземные, и вообще наш грубый мир их не стоит. Однако я устала постоянно слышать в голове голос отца или Томаса, смотрясь в зеркало. И вообще при любом занятии. Возможно, пора начать прислушиваться к кому-то другому.