Карен Макманус - Кузены [litres]

Обри наконец поднимает на нее глаза, озабоченно морща лоб:

– Ты… злишься на что-то?

– Я просто… К чему это все вообще? – Милли машет рукой в сторону шкафчика с микрофильмами и аппарата для их просмотра. – Что ты хочешь доказать? Ты правда думаешь, что наши родители убили эту девушку и поэтому Милдред выгнала их с острова?!

Обри моргает.

– Я всего лишь хочу понять, что же произошло.

– Тогда, может, спросишь саму Милдред? Раз уж вы так с ней поладили.

– Мы не… – начинает Обри, но я прерываю ее.

– Еще немного, и мы опоздаем. Церемония начнется через пятнадцать минут, – напоминаю я. Этот разговор не кончится ничем хорошим, и мы действительно здесь уже слишком долго.

– Жду вас снаружи, – бросает Милли и разворачивается к выходу, махнув хвостом.

Обри смотрит ей вслед с недоумением и обидой.

– Что это с ней такое?

– Да ладно тебе. Сама знаешь. – Мне всегда казалось, что она хорошо чувствует других людей, особенно двоюродную сестру, но сейчас в ответ я получаю непонимающий взгляд, так что приходится говорить прямо: – Ваша бабушка за завтраком на нее практически не взглянула, говорила только со мной и с тобой. Милли от этого очень хреново.

– Она сама тебе сказала?

– Это и так понятно.

– Да ей ведь все равно! – настаивает Обри. – Она ее даже бабушкой не называет.

– Ты правда так думаешь? И дедушкины часы она не снимает, потому что ей все равно? И ее не волнует, что о ней думает бабушка?

– Но… – Обри прикусывает губу, на лице мелькают противоречивые эмоции. – Милли ведь и так из нас самая-самая. Настоящая Стори. Ты вообще не в счет – без обид…

– Да какие тут обиды.

– Джей-Ти просто кошмар, а я… У меня с отцом вообще почти ничего общего. А Милли красивая, гламурная, стильная и…

– …И для Милдред это все ничего не значит, – заканчиваю я за нее.

У Обри вытягивается лицо.

– О господи! Я почувствовала, что что-то не так, когда мы примеряли платья. Но до меня правда не дошло, пока ты не сказал, – Милли бабушка и правда игнорировала! – Она стискивает руки. – Просто я так обрадовалась, что, кажется, понравилась ей. Я этого совсем не ожидала.

– Не вини себя. Чем больше я узнаю Милдред, тем больше убеждаюсь, что Джей-Ти, похоже, был прав – она любит играть с людьми.

Я едва не добавляю то, о чем думал с самого воскресенья – что ее вообще интересовали не столько мы, сколько Адам и Андерс. Все вопросы исподволь сводили разговор к ним. Не стоит Обри знать – она и так думает, что ей никогда не сравниться с отцом. Поэтому я просто показываю на стенные часы.

– Слушай, нам правда пора. Давно не бывал на похоронах, но уверен, что опаздывать на них – дурной тон.

Я протягиваю руку к кнопке обратной перемотки, но Обри меня останавливает:

– Подожди. Хочу распечатать страницу.

Я с трудом сохраняю терпение, пока аппарат, кажется, добрых минут десять выплевывает единственный листок. Когда мы наконец выходим, Милли снаружи уже нет, и меня пронзает острое сожаление, что я не пошел за ней, а остался с Обри. Мы минуем несколько коротких кварталов до церкви Святой Марии, в своих траурных нарядах резко выделяясь на фоне толпы туристов. У дверей нас встречает знакомая сереброволосая фигура Дональда Кэмдена.

– Спасибо, что пришли, – безрадостно приветствует нас он.

Я не видел его с той встречи, когда он пытался подкупить нас работой на съемках. Кажется, как будто прошло уже несколько месяцев. По сравнению с тем днем он выглядит постаревшим и усталым, под глазами мешки.

Обри моргает, будто увидев призрак.

– Разве мы не опоздали? – спрашивает она. Дональд смотрит на нее с удивлением. – В смысле, я думала, вы уже внутри. С бабушкой или… Церемония ведь начинается в одиннадцать, да? – лепечет она, покраснев, но тот только протягивает руку к двери приглашающим жестом.

– Я здесь в качестве встречающего. Фред Бакстер был моим давним и близким другом.

Фраза кажется знакомой, и через минуту я вспоминаю, где уже слышал ее. На ступеньках Кэтминт-хауса, от Терезы: «Фред Бакстер был ее давним и близким другом».

«И их осталось двое», – звучит у меня в голове. Обри берет предложенную Дональдом руку и заглядывает в открытую дверь.

– Милли, наверное, уже там…

– Да. Я усадил ее на последнее место в ряду – она сказала, что пришла одна.

– Ясно, – говорит Обри, поджав губы.

Мы минуем притвор, идем по центральному проходу и оказываемся куда ближе к передним рядам, чем рассчитывали, придя так поздно. Церковь наполняют негромкие звуки органа, но наши шаги все равно отчетливо слышны, разносясь громким эхом. С первой скамьи на звук оборачивается девушка – я узнаю Хейзел Бакстер-Клемент. Киваю с соболезнующим выражением на лице, и она слабо улыбается в ответ. Дональд наконец останавливается, указывая нам наши места. Четверо в черном сдвигаются вправо, чтобы мы могли сесть.

– Спасибо, – шепотом благодарит Обри, выпуская руку Дональда. – И… примите мои соболезнования. Мне очень жаль, что вы потеряли друга.

– Он обрел мир, – отвечает тот вполголоса, со скорбной миной. – Чего еще может просить каждый из нас в конечном счете?

Аллисон оценивающе рассматривала себя в зеркале. Сегодня она выглядела лучше, чем в последнее время, но оно и неудивительно – в бальном платье и бриллиантах. Она сомневалась, как будет смотреться в белом при своей бледности, но именно этот оттенок – мерцающий голубоватый цвет припорошенного снегом замерзшего озера – каким-то образом даже придал лицу румянец.

Платье застегнулось без проблем, и в голове немедленно мелькнуло: «Видишь? Ты ни фунта не набрала. Ты не можешь быть беременной». Однако мозг тут же предательски напомнил, что месячные запаздывают уже не на неделю, а незнакомая прежде тошнота теперь донимает постоянно.

И все же наверняка Аллисон до сих пор не знала. Украденный из аптеки тест лежал нераспакованным под стопкой свитеров в шкафу. Сперва надо выдержать летний бал сегодня вечером, а вот после него уже точно сделать тест. Наверное…

– Тук-тук! – одновременно с громким стуком по дереву бодро донеслось снаружи. – К тебе можно?

– Да. Заходи.

В открывшейся двери появился Арчер в смокинге, с уже слегка ослабленным галстуком-бабочкой. На лице при виде сестры заиграла широкая улыбка.

– Шикарно выглядишь! Какие бриллианты! А угадай, что я нашел? – Войдя и прикрыв дверь, Арчер помахал зеленой с золотом бутылкой. – «Дом Периньон» отбился от своих приятелей.

Аллисон скривилась – от одной мысли об алкоголе к горлу подступила знакомая тошнота.

– Не мог подождать до праздника?

– Знаешь, «что бывает с отложенной мечтой»? – Сестра не ответила, и Арчер продолжил сам: – «Как изюм на солнце она высыхает. Или гноится…» [4] Строки из стихотворения афроамериканского поэта Лэнгстона Хьюза (1902–1967) «Гарлем» (пер. Ю. Салатова).