Ким Слэйтер - Запертая в своем теле

Конечно, с тех пор прошло немало времени, но у нее хорошая память на лица. Именно память всегда помогала ей отлично справляться с работой. Стоило один раз поговорить с ребенком или его родителями, и она запоминала их на всю жизнь.

Люди нуждаются во внимании, причем все, от мала до велика. Каждый считает себя неповторимым, каждый хочет, чтобы другие помнили, как его зовут, и спрашивали, как он провел день рождения, даже если назвал дату всего один раз, по чистой случайности.

Вот почему Харриет сразу вспоминает разговор, который состоялся три года назад вот с этой самой женщиной, чье фото занимает теперь едва ли не всю первую полосу местной газеты.

Точнее, даже несколько разговоров.

Тогда она представилась как Мэри Шорт, а теперь в газете напечатано совсем другое имя: Джоанна Дикон.

Фотография унизительная – мало того, что сделана на больничной койке, так еще и сняли респиратор; он лежит на подушке, рядом. Ни один врач не позволил бы такого; значит, пресса опять нашла обходной путь.

Серая кожа женщины и ее слепые стеклянные глаза напоминают мертвого карпа, которого Харриет видела на берегу реки Трент однажды в детстве. Его, ухмыляясь, держал в руках растрепанный краснорожий толстяк, а ей почему-то стало ужасно грустно при виде убитой рыбины.

Харриет пробегает глазами текст под снимком.

Да, она не ошиблась: снимок сделали анонимно и разместили в соцсетях с информацией о том, кто эта женщина и в чем ее подозревают. Полный отчет на следующем развороте.

Мисс Уотсон переворачивает газетную страницу – и застывает от ужаса. Каждое прочитанное слово, каждый заголовок, каждое фото воплем взрывается в голове, не оставляя в сознании ни капли смысла. Какое-то время она, не дыша, смотрит на снимок размером в четверть страницы, а снимок смотрит на нее.

Харриет закашливается, хватает ртом воздух. Газета сначала трясется в руках, затем складывается вдвое.

Это снимок Эви.

Напрасно она пытается отвести взгляд. Перед глазами туман, через который до сознания доходят лишь отдельные слова – похищена … пропала без вести … жива… мертва …

В статье говорится, что Джо Дикон работала с Тони Коттер в агентстве по продаже недвижимости. Агентство недвижимости!

Женщина закрывает газету и отталкивает ее от себя. Газета соскальзывает на пол, а Харриет остается сидеть в кресле, глядя в пустоту.

Бессмыслица какая-то…

Мэри Шорт – то есть Джоанна Дикон – однажды заговорила с ней у школы. Польстила, сказав, что Харриет умеет обходиться с детьми, как никто другой. Потом сообщила, что работает инспектором в местном департаменте школьного образования и получила задание найти по-настоящему одаренных педагогических работников в начальной школе Сент-Сейвиорз. У нее даже удостоверение было, висело на шее, на шнурке. Правда, Харриет не разглядывала его, боялась показаться грубой.

Джоанна Дикон предупредила, что задание носит конфиденциальный характер, и попросила не говорить о нем ни с кем из учителей, на что сразу же получила согласие: Харриет надеялась, что именно ее имя войдет в список образцовых педагогов, который подадут в региональный комитет образования.

Это было в первую их встречу.

В следующие полторы недели они сталкивались трижды: в супермаркете, на остановке автобуса и в аптеке, куда Харриет каждую пятницу приходила за лекарствами для матери.

И каждый раз они разговаривали.

Эти встречи и беседы не вызвали никакого подозрения – наоборот, было радостно, что кто-то из чиновников от образования обратил наконец внимание на ее педагогические воззрения и принципы. К тому же Джоанна Дикон могла обаять кого угодно. Харриет еще тогда обратила внимание, как та буквально ловила каждое ее слово. Не довериться ей было невозможно.

И вот однажды разговор зашел о группе ребятишек, с которыми Харриет занималась дополнительно после уроков. Среди них была и Эви Коттер.

Скоро они обсуждали уже одну Эви, причем Джоанна Дикон – Мэри Шорт – расспрашивала о матери девочки и о том, что происходит у них дома. Харриет откровенно выложила все, что знала. Да и чего ей было опасаться, ведь собеседница была профессиональным педагогом и представляла почтенную организацию: Совет графства Ноттингемшир.

Теперь, когда становится ясно, какого дурака она сваляла тогда, у Харриет буквально темнеет в глазах. Голова падает на обитый рубчатым бархатом подголовник, а тот приятно пружинит в ответ.

Но тут вспоминается комната. Пульс учащается, становится по-настоящему тошно.

Справившись с приступом паники, она принимается складывать все факты, и старые, и новые, в одну простую, понятную картину.

Когда-то Харриет разрешила себе поверить в то, в чем ее старательно убеждали другие, и совершила то, на что никогда не пошла бы сама.

И есть лишь один способ исправить это.

Харриет звонит в больницу, чтобы узнать часы посещений. Уверенным тоном спрашивает, в какой палате лежит Джоанна Дикон, и получает такой подробный ответ, что даже становится слегка не по себе.

Она уже давно не выходила на улицу, а потому не сразу находит пальто, расческу и туфли. На пороге открывает сумочку, убеждается, что ничего не забыла, выходит и запирает за собой дверь черного хода. Промозглый воздух леденит щеки, но это даже приятно после недели, проведенной в затхлом воздухе дома, где в редких лучах ноябрьского солнца, неведомо как проникающих внутрь сквозь частые тюлевые занавески, перекатываются на полу шарики пыли.

Харриет обнаружила, что чем реже она бывает на улице, тем реже ей туда хочется, – но сейчас у нее важное дело. Значит, потраченные усилия будут не напрасны.

Она идет по заросшей тропинке вдоль дома, подходит к деревянной калитке и толкает ее, привычно съеживаясь в ожидании материного окрика: «Смажь уже эти петли».

Но окрика, разумеется, не последовало. Несмазанные петли будут продолжать скрипеть, дерево – отсыревать и гнить без ежегодной вонючей покраски, а Харриет Уотсон – с наслаждением следить за процессом распада.

Она хлопает калиткой, щелкает замком и, свернув налево, идет в конец улицы, к автобусной остановке. Через неделю праздник – Ночь костров [23]. В воздухе запахнет гарью, шумные компании студентов будут запускать петарды и фейерверки, так что грохот, дым и молодой, задорный хохот разорвут тишину в ее гостиной.

Когда сам не живешь, а лишь наблюдаешь чужую жизнь, установленный порядок вещей может начать раздражать. Сначала Хеллоуин, потом Ночь костров, потом Рождество. Новый год, когда все обсуждают отпуска, весна с Пасхой и, наконец, лето – долгие пустые месяцы, которые тянутся и тянутся, пока осень не запустит новый цикл.