Ким Слэйтер - Запертая в своем теле

Когда Харриет работала, то особенно любила первый триместр – новый учебный год, новые ученики, нуждающиеся в поддержке и наставлении, для чего она выработала свой уникальный метод. Столько лет все шло хорошо, а кончилось катастрофой…

Нет, лучше не думать об этом сейчас. Надо сосредоточиться на деле.

Цифровое табло на остановке показывает, что следующий автобус подъедет через три минуты. Именно он привезет ее в самый центр огромного больничного комплекса, с которым Харриет почти сроднилась за долгие годы ухода за матерью – у той постоянно болело не одно, так другое и приходилось обращаться к врачам.

На остановке никого нет. Как, впрочем, и на всей улице.

Ожидая прибытия автобуса, Харриет разглядывает дома через дорогу – ничего-то в них не осталось от прежней викторианской основательности, хотя когда-то и они ничем не отличались от ее виллы.

Там, где когда-то цвели нарядные клумбы, теперь торчат мусорные баки с обязательными коробками из-под хлопьев, банками из-под пива и винными бутылками. В окнах, где вместо плотных штор либо простыни, либо занавески, тонкие, как бумага, и такие узкие, что не сходятся на середине, горят голые электрические лампочки. Кажется, что в комнатах, которые они освещают, холодно и одиноко, несмотря на протекающую там бурную жизнь. Плохо зашторенные окна выдают жалкие секреты хозяек – так на тонких повязках проступают порой кровавые пятна от ран.

Куда подевались почтенные семейства, которые еще так недавно сиживали у каминов, а отблески укрощенного огня румянили те же стекла?

Харриет отрывается от созерцания картин упадка и поднимает глаза. Янтарно-желтые цифры подмигивают ей с табло, обещая скорое прибытие автобуса.

Внутри все как будто завязалось узлом.

И как я сама не догадалась, что это она? А ведь я кого только не подозревала… Но все это были совершенно чужие люди.

Харриет Уотсон ненадолго оставила Эви одну, без присмотра, но этого времени как раз хватило, чтобы ее похитили. Так считала я, и так считали все. По крайней мере, почти все теории о том, что стало с моей дочерью – а их было множество, – строились именно на этом. Типа, предоставленная самой себе, Эви отправилась искать меня самостоятельно и попала в лапы похитителей из Восточной Европы или какого-нибудь местного педофила…

В этих теориях и мне было отведено место, хотя и не самое почетное. Я – та «равнодушная сука», которая забыла ребенка в школе. А еще я «наркоманка, притворяющаяся матерью», – ведь я же пила транквилизаторы, чтобы справиться с горем. В общем, я – та «неадекватная тетка», которой нельзя верить и чьи слова ни в коем случае не следует принимать всерьез.

Но теперь все это кажется таким очевидным…

С тех пор как Эви пропала, Харриет Уотсон не раз пыталась со мной связаться.

Сначала ее напугала полиция: недели две она была главной подозреваемой в деле о похищении Эви. Но потом полицейские решили, что она просто проявила халатность, не больше. Нельзя было оставлять пятилетнюю девочку одну в классе, как бы сильно ни опаздывала за ней мать.

Мистер Брайс, школьный сторож, показал, что, совершая обход школы, он обнаружил дверь класса незапертой. Французское окно, ведущее на неохраняемую территорию, было распахнуто настежь. Всё выглядело так, будто Эви пошла искать меня и попала в лапы случайного бандита.

Скудного школьного бюджета не хватало на оплату системы ССТV [24], а еще в тот вечер проходил матч местной футбольной лиги, и обитатели соседних домов в основном были на стадионе, болея каждый за свою команду.

Газеты – сначала местные, потом центральные, а затем снова местные, поскольку крупная пресса быстро потеряла к этому интерес, – перемывали косточки Харриет Уотсон и администрации школы Сент-Сейвиорз.

Но больше всего яда вылили на меня, мать-одиночку, которая безобразно опоздала в школу за своим ребенком.

Едва кампания под лозунгом «Найдем Эви» начала сбавлять обороты – что, кстати, тоже произошло на удивление быстро, – Харриет Уотсон стала присылать письма. Эти дышавшие безумием рукописные послания начинались с проклятий мне как матери и утверждений, будто я не знаю, как воспитывать своего ребенка, продолжались пространным многостраничным описанием достоинств воспитательного метода самой Харриет и завершались предложением дружбы и ее услуг в качестве консультирующего педагога.

В одном из них она писала, что уже начала приучать Эви к мысли о том, что папа умер, для чего поощряла ее проговаривать свои чувства в группе. Это должно было «подготовить к будущему» и «помочь нарастить толстую кожу к моменту перехода в местную среднюю школу».

К тому времени совет попечителей школы уже выпер ее с работы, но я в любом случае высказала инспектору Мэнверсу все, что думаю о широко распространенной и почти общепринятой практике регулярного проведения помощниками учителей дополнительных занятий с отдельными группами учеников.

Разумеется, не все помощники учителей такие, как Харриет Уотсон, но именно школьная система дала ей возможность злоупотреблять своей властью, за которую она радостно ухватилась.

После того письма меня рвало весь день. Еще неделю я не могла есть. Хотелось умереть – так я была противна себе, так ненавидела себя тогда. Сколько раз я вспоминала, как Эви говорила, что не любит школу, где мисс Уотсон заставляет ее говорить перед другими детьми о том, о чем она говорить не хочет… Ей было плохо в школе, и она жаловалась на это человеку, которому доверяла больше всех в мире – мне. А я усомнилась в ней и отмела ее тревоги как несущественные.

А вот мою маму чутье не подвело – Харриет Уотсон действительно нельзя было доверять.

После того случая я перестала обращать внимание на письма. Нет, я, конечно, раскрывала их и читала – не могла иначе, – но никогда не отвечала. Постепенно их поток стал ослабевать и наконец иссяк совсем.

«Харриет Уотсон – женщина безобидная, но в голове у нее бардак. – Так сказал о ней в приватной беседе инспектор Мэнверс – большой знаток человеческой природы. – Я поговорил с ее матерью и теперь точно знаю, в кого она такая».

Но он ошибся.

Харриет Уотсон вовсе не была безобидной. Она навредила Эви тем, что поколебала ее уверенность в себе. Тем, что унижала ее перед сверстниками, заставляя рассказывать вслух о самом личном – например о смерти папы.

А школа Сент-Сейвиорз дала этой мерзкой женщине право и возможность распоряжаться самыми маленькими детьми, теми, кто еще ничего не мог противопоставить ее давлению. И за это я никогда их не прощу: ни школу, ни учительницу.

Я возненавидела Харриет Уотсон за то, что она сделала с моей дочерью, но не зря целых восемнадцать месяцев после исчезновения Эви я ходила к психологу – это помогло увидеть и мою долю вины и ответственности. А еще понять, как простить и себя, и Харриет.