Франко Маннара - Меня зовут Бёрди [litres]

– Ее здесь нет, она, наверное, еще в поезде!

– К сожалению, нет, – ответил спасатель. – Мы эвакуировали всех. У вас хватит сил пройти со мной туда? – спросил он, показав на ряд тел, накрытых белыми простынями.

– Идемте.

Повернувшись к Энкарне, Ибанез попросил ее подождать его здесь.

Под третьей простыней он узнал мать. Она выглядела на диво спокойной. Левая сторона лица была синей до черноты, тело казалось меньше обычного.

И Земля перестала вращаться.

В голове была пустота, как будто в ней не могло родиться ни единой мысли, как будто все замерло в нем и вокруг – сердце, тело, воздух, мир, слова.

Он больше ничего не чувствовал.

Ничего не слышал.

Ни ветра, шевелившего простыни, ни холода, который ощущал утром.

Его словно вырвали из жизни, все связи оборвались.

Ибанез пробыл в таком состоянии несколько минут, не слыша, что говорил ему спасатель. Он не мог отвести глаз от лица матери. Только увидев стоящую рядом Энкарну, он вернулся в свое тело, она пошла за ними, невзирая на его запрет, ее детское личико было перекошено и опухло от слез. Когда он повернулся, чтобы обнять ее, она оттолкнула его с криком:

– Не трогай меня, черт бы тебя побрал! Это все из-за тебя. Это ты ее убил. Не подходи ко мне!

С того дня им так и не удалось больше поговорить нормально. Она держит на него зло, и годы, похоже, над этим не властны.

Отец не выдержал и тоже ополчился на Альфонсо, потребовав, чтобы он немедленно покинул табор. Остальные члены клана, глядя, как он собирает свои пожитки и уходит, и бровью не повели. Отец был Patchivalo, мудрец, и никто не позволял себе усомниться в его решениях. Он умер от горя и пьянства несколько лет спустя, так ни разу и не поговорив больше с сыном; Альфонсо был для него главным и единственным виновником случившегося.

Чувство вины, которое гложет Ибанеза с тех пор, сказалось на его жизни. С какой-то одержимостью он опекает всех своих близких и особенно сестру, которая упорно не желает с ним общаться. Чем больше он хочет сближения, тем больше отдаляется она. Он видит, что она ведет себя все более разнузданно, бросаясь в крайности, и чувствует себя совершенно беспомощным в этом замкнутом кругу.

Сраженный этой божьей карой, бедой, которую никто не мог предвидеть, он тщетно пытается с тех пор держать под контролем все, что только можно, ничего не оставляя на волю случая. Вскоре после аварии он стал составлять списки: что купить, что починить, что сделать в течение года, как провести отпуск, кого навестить, с кем пообедать. Чтобы как можно меньше оставить места неконтролируемому, неожиданному, случайному.

Альфонсо Ибанез подошел к подъезду и позвонил в домофон, никто не ответил. Он постучал в окно консьержки и показал удостоверение; усталая женщина в халате впустила его, не задавая вопросов. В кармане у него второй ключ от квартиры, который он тайком оставил у себя, подписывая договор аренды. Мало ли что, сказал он себе тогда. После того как больше месяца от нее не было ни слуху ни духу, он достал ключ из ящика стола и повесил его на кольцо со своими. Он поднимается на пятый этаж и стучит в дверь; в квартире тихо, он вставляет ключ в замочную скважину и снова стучит. Ответа нет, и он входит.

В квартирке ничего не изменилось, с тех пор как он заходил в последний раз несколько месяцев назад. Чистое белье свалено в кучу справа от двери ванной, грязное слева. На стену в изголовье кровати она повесила постер с психоделической мандалой. Он прошел в кухню, открыл холодильник. Помидор и пучок петрушки гниют в отделении для овощей, на дверце бутылка скисшего молока. Она не была дома несколько недель или только забегала. Впервые он по-настоящему встревожился и решил прочесать квартирку частым гребнем.

Дорожная сумка стоит в шкафу, в ней часть ее одежды и обуви. Никакой посуды в раковине. В ванной зубная щетка и паста на месте, бутылочка шампуня на полу в душевой кабине.

Он вернулся в комнату, лег на кровать и зажег лампу у изголовья под бело-голубым абажуром в стиле seventies , которую они купили вместе в Икее, как и всю остальную обстановку, когда она переехала. На полу под лампой три книги. Сборник сюрреалистической поэзии, открытый на середине, страницами вниз, «Кондор», детектив Карила Фери, и какое-то философское эссе под названием «Система элементов». Ибанез пролистал все три – не спрятано ли что между страницами, – и наугад прочел одно стихотворение, Бретона.

Он откладывает книгу, задумавшись. Она совершеннолетняя, так что он не может объявить ее в розыск и поднять на ноги полицейские службы. Достав телефон, он пишет сестре сообщение, переписывает его пять раз, прежде чем отправить. Если она его получит, то выйдет из себя, узнав, что он у нее дома, и непременно ответит. Если же не ответит, то… зная сестру, он говорит себе, что тогда у него будут веские причины для беспокойства.

«Энкарна, где ты, сестренка? Полтора месяца ни слуху ни духу, я беспокоюсь, объявись!!» Ибанез жмет на «отправить».

Стараясь не думать о плохом, он рассматривает потолок, где штукатурка облупилась вокруг давней протечки, покрывшей добрую половину его поверхности коричневыми и черными пятнышками. Списки стоят у него перед глазами, накладываясь на лицо сестры. В голове мешанина информации, и недосып начинает сказываться, правое веко подергивается все чаще. Закрыть глаза на несколько минут ему не повредит. И он сразу отключается, проваливается в мир без сновидений, белый и враждебный.

Когда он проснулся, давно стемнело. Из окна уже слышна ночная жизнь Менильмонтана. Он смотрит время на телефоне – 23.50, звонить домой слишком поздно, все спят.

На экране высвечивается сообщение: «ТЫ МЕНЯ ДОСТАЛ, какого черта ты делаешь В МОЕМ ДОМЕ??!!! Оставь меня в покое. Я у парня!!»

И еще одно, тоже от сестры: «ACAB!!!» [35]Что и говорить, в ее жилах течет цыганская кровь.

Виноваль медленно раздевается, роняя одежду на пол. Он погасил весь свет, расставил вокруг себя свечи и не спеша зажигает их одну за другой, это ритуал. Волосы уже почти нужной длины, щетины не видно, волосков на теле тоже почти нет, эпиляция удалась. В этом месяце он провел примерно двадцать процентов своего времени в платье. В следующем надо бы еще больше. Он мечтает о ста процентах. Засунув пенис между ляжек, он сжимает их, чтобы его не было видно. Гладит свой торс, представляя себе пышную плоть, две грушевидные груди.

Он дождется ста процентов и тогда попробует завязать новые отношения. Пусть его примут таким, какой он есть, такой, какая она будет. Он поднимает глаза к зеркалу и видит себя во весь рост. Улыбается. Завтра он купит еще бюстгальтеров и, почему бы нет, пояс с чулками. С его-то ногами он будет выглядеть божественно.