Франко Маннара - Меня зовут Бёрди [litres]

В зале царит хаос. «Антихрист» исполняет номер за номером, ни о чем не подозревая. Слишком много народу. Из дальнего угла, держа в каждой руке по шприцу, медленно идет Эш.

Нижние басы погрузили публику в глубокий транс, людское море колышется в ритме музыки, тела слипаются в массу, не замечая тех, кто упал. Кто-то оборачивается, ощутив иглу, и пытается ударить, Эш нажимает на поршень, и человек падает. Он косит, он истребляет, спокойно и методично, вполголоса бормоча молитву на латыни. С каждой минутой все сильнее пахнет смертью.

Sanguis martyrum semen christianorum.

Кровь мученика – семя христианина.

Когда в зал вбегают Ибанез и Паоло, пол уже усеян трупами, и публику охватила истерия. Все толкаются, топчут друг друга, паника распространилась единым духом, как чума. Через мертвых просто переступают. Не зная, откуда исходит опасность, те, кто еще на ногах, бегут в разные стороны. Мечется стая обезглавленных гусей. Иные, оцепенев от страха, стоят и смотрят на приближающегося Эша, ждут укола, уже заранее мертвые. Музыкантши на сцене перестали играть и уставились, как завороженные, на побоище под их ногами. Только крики слышны теперь в зале, только боль. Не ускоряя шага, Эш продвигается к сцене и всем встречным впрыскивает яд. Спиной к группе неподвижно стоит Берди, ее глаза устремлены на него. Ибанез выхватывает пистолет, Эш всего в метре от них, шприц поднимается, игла нацелена в шею девушки.

– Стой!

Эш, приостановившись, оборачивается на голос.

– Брось это! Сейчас же!

С легкой улыбкой на губах Эш разворачивается и делает шаг к Берди.

Инспектор берет его на мушку и дважды стреляет. Первая пуля попала в спину, он заваливается на правый бок, еще пытаясь идти. От второй взрывается его седая грива, обрызгав Берди пурпурными каплями. Эш падает к ее ногам. Несколько белых волос с красными потеками кружатся в воздухе и медленными зигзагами опускаются на тело в застывшей тишине.

Следующие дни остались в памяти днями хаоса. Паоло безвылазно сидит дома, задернув занавески, и слушает радио. Насчитали уже шестьсот тридцать два трупа. Общество не рухнуло, и революция не состоялась. Великий день не настал. Он решается выйти, только когда кончаются сигареты и кофе.

Спустя неделю 21 июня все еще остается на первых полосах газет. Паоло узнает, просматривая «Паризьен» в бистро напротив, что большинство убийц, действовавших той ночью, покончили с собой, выпив или впрыснув себе яд. Те, кого удалось арестовать, делятся на две группы, «активные» и «пассивные», первые отправились в этот крестовый поход добровольно, вторые же были превращены в безжалостных убийц коктейлем на основе скополамина, «наркотика зомби», мощного колумбийского галлюциногена, используемого, чтобы манипулировать жертвами: под его действием человек полностью утрачивает волю и слепо повинуется приказам извне.

Улицы тихи, будто род человеческий хочет стать как можно незаметнее. Чтобы забылось безумие, так часто и регулярно его захлестывающее. Продавцы в магазинах предупредительны, прохожие вежливы. Извиняются, уступают дорогу, придерживают дверь. Это ненадолго. Уроки истории учат только тому, что они ничему не учат. Пока же настал час чувства вины человечества перед самим собой. Оно – одновременно недуг, симптом и лекарство.

Купив несколько газет и забрав почту, Паоло поднимается к себе. Виноваль прислал ему предложение постоянной работы и интересуется, как у него дела. Он кладет контракт на стол и просматривает газеты. Листая страницы, понимает, что все пытаются рационально объяснить смертоубийство, опираясь на логику, заклясть страх, пропитавший всю страну. Найти виноватого. А закрыв последний бульварный листок, убеждается, что многие журналисты, как и он, считают, что проблему ищут не там. Она где-то между нашей слепой верой во все эти «священные книги», любовью к власти и страхом небытия. В нашей вечной неспособности быть свободными без догм. «Опиум снова убил людей».

Сидя на спальном мешке, на котором ночует теперь в гостиной, он пишет фразу на клочке бумаги и кладет его на пол к остальным. Все это время он записывал обрывки фраз, куски абзацев на чем попало. Писать, чтобы выкарабкаться. Оставить в прошлом воспоминания, занеся их на бумагу, которая присоединится к остальным на полу гостиной, уже усеянному листками.

Из вещей Энкарны Ибанез выбрал пестрый шейный платок, который она так любила, а все остальное, по цыганской традиции, сжег. На кладбище в Безоне он один идет за катафалком, не в силах отвести от него взгляд, медленно продвигаясь к цели по пустым аллеям. Сестра с ним в каждой его мысли, в каждом шаге. Он борется, чтобы не поддаться снедающему его чувству вины. Он виноват, что не был рядом, не смог сделать или сказать того, что следовало. Закрыв глаза, он продолжает идти на шум мотора. Мелкий дождик омывает памятники, когда гроб опускают в землю.

Паоло чуть раздвинул занавески. Пятница, 30 июня, 7.30. Улица пуста. Тишина в оттенках серого.

Мир повернулся вокруг своей оси, в этом нет никаких сомнений, как вне его, так и внутри. Смысл его жизни, каждого его поступка, желаний и ценностей – все как-то незаметно сместилось, и ему еще предстоит это понять. Сдвиг на несколько сантиметров в сторону – и все вдруг стало иным.

А каждую ночь все те же кадры перед глазами, жуть, призраки, живое мясо, кровавые цветы.

Потом мало-помалу, ночь за ночью источник сам собой иссяк, картины смерти заняли свое место в альбоме памяти. И рука, терзавшая нутро, тоже пока оставила его в покое, будто ее и не было никогда. Прижав два пальца к животу, он ищет след, рану, шрам вроде отметины на лице Берди – но нет, ничего, даже воспоминания. Он уже не знает, его ли это тело, его ли руки, все видится как будто со стороны, и эта дистанция спокойна, почти безмятежна. Ребенок, так часто плакавший в его нутре, уснул.

За окном белое утро, невозможно определить дату и даже время года. Мир остается нем. Паоло ставит на проигрыватель Infra Макса Рихтера.

Снимая бритвой пену со щек, он смотрит на свое лицо в зеркале, и оно кажется ему старше, будто больше в себя вмещает. Упругая кожа оцарапана. Помечена. Запрокинув голову, он скребет бритвой по горлу, оттягивает кожу двумя пальцами, чтобы сбрить волоски покороче. Голова его, совершенно пустая, медленно наполняется звуками скрипки и фидбэками. Мир смещается миллиметр за миллиметром. Все это ему знакомо, эти люди, эти вещи, но они стали другими. Или это его взгляд изменился, как будто теперь он может видеть дальше, за чертой. Он выходит из ванной и снова ложится спать.