Лорен Бьюкес - Земля матерей [litres]

Они проходят по парку к церкви, похожей на белый замок с тремя башенками, приютившейся за черным забором с мемориальными плакатами, приклеенными скотчем и примотанными проволокой к столбам, а то и просто положенными внизу. Фотографии умерших мужчин и мальчиков, письма, букеты высохших цветов, спортивные майки, бейсболки, перочинный нож, пояс для инструмента, детские рисунки, плюшевая собачка, множество медвежат, поздравительные открытки, золотое кольцо на выцветшей серебряной ленточке, темные очки, вырванная из книги страница, багажная бирка, сломанный коптер, бумажник из крокодиловой кожи, раскрытый, кружка, трехколесный велосипед, оленьи рога, игровая приставка и говорящая рыба на тарелке из «Макдоналдса».

Это уже чересчур. Майлс не может этого вынести. Все остальные папы, братья, дяди, сыновья, мальчики и мужчины умерли, и это все, что от них осталось? Груда мусора. Ему хочется взвыть, раскидать ногой эту кучу ко всем чертям, однако он сдерживается. Вместо этого натягивая поводок Спивака.

– Я не хочу, чтобы собаки мочились на это.

– Хочешь заглянуть внутрь музея? Там есть прекрасная диорама, показывающая, что предками майя были древние израильтяне, переплывшие океан на летающих кораблях, а майанский и иврит – это один и тот же язык.

– Это не так, – возражает мама.

– Да, но можно понять, как кому-то хотелось верить в то, что все мы связаны между собой и у бога в отношении нас есть план.

– Глупость какая-то, – говорит Майлс. – К тому же собаки внутрь не пойдут.

– Ничего страшного. Хочешь посмотреть пространство нашего творца? Увидеть спиральную эстакаду, Древо жизни? А еще я могу отвезти вас в коммуну рядом с парком Свободы, где много семейных комнат. Вы сможете посмотреть, что к чему, и определиться, подходит ли это для вас.

– А мы можем остаться у вас? Я хочу сказать, в Каспроинге? – выпаливает Майлс, но на самом деле этот вопрос обращен к маме. Она не глядит на него, даже не говорит «нет». Это так нечестно.

Коул поселилась на объединенной базе Льюис-Маккорд. У нее не было выбора. ПОЖР разрешалось видеться с МК всего по три часа в день. Когда все сводится к аббревиатурам, понимаешь, что мир оказался в глубокой заднице. «Мужчины на карантине», «прямые оставшиеся в живых родственники». Коул слышала, как охрана называла их «лишними». Словно тут устроили званый ужин, а все эти сломленные женщины имеют недостаточно высокий статус, чтобы быть причисленными к золотому кругу. С девяти до десяти утра. С двух до трех дня. С шести до семи вечера. А если ты нужна твоему маленькому мальчику, твоему мужу, дяде-гомику, престарелому отцу, брату или кузену в другое время, потому что сегодня тесты были особенно невыносимыми, очень плохо, ничего нельзя поделать.

Коул изо всех сил старалась помогать. Потому что это были не дети в клетках, не американские концентрационные лагеря, и она могла наблюдать за Майлсом через окно лаборатории, и она делала все, чтобы ему было лучше, а нужно было заполнять столько анкет, составлять подробную историю болезни всех ближайших родственников. Это успокаивало, после первых нескольких дней ярости и потрясения в ушах все еще стоит рев двигателей вертолета, на котором они летели из аэропорта, крики санитарок, везущих Майлса, бесчувственного и обмякшего от неизвестно каких препаратов, которыми его накачали, в госпиталь базы.

Коул прилежно описала боли в животе, мучающие Майлса, доброкачественную опухоль в груди, удаленную ей несколько лет назад (прямой тонкий шрам, проходящий прямо под соском, по которому любил проводить губами Девон – «как взлетно-посадочная полоса»), ангину ее отца, аневризм головного мозга, убивший ее мать, диабет первого типа у отца Девона, болезнь Альцгеймера у его деда, кажется, в его семье была серповидно-клеточная анемия? Родители его родителей? Двоюродный брат? История заболеваний тянется через обе семьи – чувствительные люди остро реагируют на окружающий мир.

Коул хотела написать о том, как беспокоилась насчет сына, поскольку сострадание, забота о ближнем занимали в нем такое большое место, что временами грозили захлестнуть его с головой. В детстве Майлс заливался слезами, если случайно наступал кому-нибудь на ногу. Сама Коул ничего другого не хотела, однако она понимала, как нелегко ему придется в жизни, рыцарю сочувствия. Где тут нужно поставить галочку?

А потом была вся эта юридическая хренотень, генерал Вэнс зачитала список обвинений: «Попытка незаконного вывоза из страны лица мужского пола, являющегося американским гражданином по факту рождения в Соединенных Штатах; перемещение лица мужского пола без разрешения федеральных властей; незаконный ввоз и попытка сбыта препаратов, чье обращение регулируется законом…», и Коул не сразу сообразила, что речь идет о Майлсе, о ее сыне, американце только наполовину, твою мать, поэтому она почти не воспринимала остальное, порядок действий в соответствии с Законом о чрезвычайном положении и прочий бред. Потому что ее официально объявили преступницей, а Майлс стал национальным достоянием, от которого зависит «безопасность будущего», и вернуться домой им никто никогда не позволит.

Но по крайней мере они были заняты, эти «лишние», постоянными тренировками и учебными курсами во всех областях, о каких только можно мечтать, но с основным упором на ОгПДМ, еще одна аббревиатура: «Области, где прежде доминировали мужчины». Сельское хозяйство. Электротехника. Водопровод. Медицина. Когда Коул не позволили встретиться с адвокатом, она попросила, чтобы ей принесли юридические справочники. Она будет бороться с этими нелепыми обвинениями сама. Но ей отказали. На базе такой литературы не было. Но, может быть, она хочет взять пособие по началам слесарного искусства?

Коул прилежно посещала все предложенные курсы, бегала как одержимая вокруг базы, стремясь убежать от ярости, тоски, одиночества. Она была изгоем среди остальных женщин, после того как вскрылось (генерал Вэнс умышленно организовала утечку), что ее задержали в аэропорту с припрятанными обезболивающими.

Попытку покинуть страну вместе со своим сыном они еще могли понять, но то, что у нее были лекарства, пусть даже всего горсть таблеток, в их глазах не имело оправданий. С ней никто не разговаривал, никто даже не смотрел на нее. Словно она была лично ответственна за всех до одного мужчин и мальчиков, умерших в страшных страданиях.

Изоляция была страшнее тактики запугивания, хотя Коул жила в постоянном гложущем страхе того, что ее разлучат с Майлсом на годы, десятилетия, вышлют из страны, бросят за решетку. Она держалась хорошо. Стараясь занять часы между посещениями Майлса всеми доступными способами.