Лорен Бьюкес - Земля матерей [litres]

Нацистская шваль сбегает вниз по лестнице, слишком бодрая, подходит к кострищу, протягивает две бутылки пива и садится на поставленное торцом бревно. Она отпивает большой глоток из третьей бутылки.

– Ты врач? – спрашивает Билли, откидываясь на косяк. Держась из последних сил.

– Это было спасибо? – Зола шутливо прикладывает ладонь к уху. – За то, что тебе спасли жизнь.

– Не дождешься, – говорит Рико, лениво поглаживая радиоактивной рыжеволосой промежность через джинсы. Она что-то шепчет ей на ухо, отчего та смеется и бросает томный взор на Билли, работая на публику. Как будто Билли есть какое-либо дело до того, кто из этих животных кого сношает. – К сожалению, наша подруга не славится своим чувством благодарности.

– Может быть, если бы вы угостили меня чертовым пивом, – говорит Билли, уже разрабатывая стратегию действий. Бороться с огнем адским пламенем. За деревьями стоит дом, рядом джип, выкрашенный в черный цвет, два квадроцикла. Далеко, не разглядеть, торчит ли ключ в замке зажигания.

– Каждый обслуживает себя сам, – машет рукой Зола. – Холодильник вон там.

Кивнув, Билли идет по заросшему газону ко второму дому, поднимается по лестнице в абсолютно голую кухню. Растрескавшийся линолеум на полу и снова жирные мухи. Их жужжание – больные отголоски воспоминаний. В мойке грязная посуда, на плите соус, черные бобы и оплывший сыр. По ее оценке, достаточно свежий. Билли помнит его запах по прошлой ночи. Она берет двумя пальцами кусок и отправляет его в рот, внезапно почувствовав страшный голод.

Старенький серебристый холодильник ворчит и булькает. Билли открывает дверцу в поисках пива. Внутри почти все место занимают упаковки пива, а также печальное сборище ингредиентов: увядшая брокколи, сыр, опять бобы, вскрытая консервная банка с тунцом, соевый соус и майонез, полупустая бутылка кетчупа, на горлышке под белой крышкой застывшие матово-красные подтеки, похожие на рану на голове. Работать особенно не с чем. Но она что-нибудь придумает. Как всегда.

Вытащить бутылку из пластика. Это напоминает ей тех, кто копался у нее в голове. Она машинально снова подносит руку к голове. По крайней мере рана теперь перебинтована. Ей просто необходимо найти зеркало. И консервный нож. Пиво дорогое, какая цивилизация, сделано в Неваде. Это наводка. Возможно. «Не наступай на меня», – гласит этикетка на бутылке.

За кухней коридор с имитацией паркета на полу, отрывающейся от бетонной стяжки, который ведет к клетушкам-комнатам. Занавеска из бисера, сдвинутая в сторону, другая дверь завешана простыней. Внутри шарканье ног. Где-то в глубине дома кто-то сливает воду в унитазе. Воинственный медведь дрищет в лесу? Внутри двое, по крайней мере. Три на улице у кострища. Зара где-то еще.

Билли ставит бутылку пива на кухонный стол, тот самый, к которому вчера вечером ее прижимали лицом. На полу полумесяцы перерезанных стяжек для проводов. Билли сует нос в мусорное ведро. Скомканные салфетки, окровавленные, в самом верху, вместе с бумажными тарелками с застывшими подтеками соуса. Не ошметки ее мозгов. По стеклу бутылки плачет конденсат.

Билли шарит по ящикам стола в поисках открывашки. Пластиковые ножи и вилки, палочки для еды. Такую запросто можно воткнуть в глаз. Кухонные ножницы. Ножи. Она проверяет один на вес, трогает лезвие, засовывает обратно в ящик. Для готовки едва подходят. С ножом в перестрелку лучше не соваться. Одна против шестерых. Может быть, их еще больше. Расклад не в ее пользу.

Наконец Билли находит в мойке консервный нож, засунутый среди тарелок, покрытый коркой соуса, а под ним нечто такое, отчего она застывает: сверло. Блестящее: сверкающее. Кроме тех мест, где оно покрыто бурой ржавчиной. Ее рука непроизвольно поднимается к затылку.

Жара – это нечто осязаемое, проникающее в окна автобуса подобно гигантской ладони, вжимающей их в спинки сидений. «Это рука Господа, – думает Коул, – проверяющего, что Сестры всех печалей знают свое место, сидят на своих задницах, вверх в гору и вниз с горы, спешат донести его слово».

Мила прислонила голову к окну впереди нее, призрачное отражение ее лица в стекле накладывается на зеленый фон лесов Колорадо. Только ее темные глаза видны над яркой вуалью «речи», закрывающей ее рот, которым она говорит с окружающими.

Говорила вместо тебя, крошка, когда тебе это было нужно.

И действительно. Ее подобрали, когда она лежала на земле, в полном смятении, и вместе с Милой приняли в паству. Спасли их. Хвала Господу, она не верит. Но это часть маскарада. Теперь она уже больше не Никки, тренер по теннису или ландшафтный дизайнер, а кающаяся Терпение. С этим она как-нибудь справится.

Они не должны были оказаться в такой ситуации. Это она все испортила. Развалилась, когда была больше всего нужна Миле. Она ведь вроде как взрослая. Как там говорил ее отец? «Тебе нужно вернуть себя к себе».

Будь помягче с собой, крошка.

«Нет времени, Дев». Чувство вины по-прежнему здесь, чудовище, облаченное в ее кожу, наполняющее ее изнутри, но в настоящий момент не пожирающее ее живьем. У нее был небольшой нервный срыв, но теперь она опомнилась и пришла в себя. А Мила так гордится собой: тем, что заботится о матери, тем, что на ходу придумала этот безумный план.

– «От Западного побережья до Восточного», мам, – указала она на транспарант. – Мы сможем проделать весь путь на этом автобусе.

«Твой сын гений, Дев, черт бы тебя побрал».

Весь в меня. Это я так, к слову.

Это не Нью-Йорк, где, по словам Кел, у нее есть связи. И не Новый Орлеан, что было бы гораздо ближе. Но зато они путешествуют задарма, им не нужно выклянчивать или воровать наличные на бензин, на еду, не нужно искать, где поспать, и все это время колеса автобуса увозят их все дальше и дальше. И кто будет искать их здесь? «Найди щель», – сказала Патти. Эта щель достаточно большая?

Все не так уж и трудно. Дома в Йобурге Коул ходила в англиканскую школу. И хотя сестры, конечно, рехнувшиеся, к незнакомым людям они относятся с добротой. Добрее, чем вела бы себя на их месте она сама. Коул видит в этом возможность для морального совершенствования, для того чтобы лучше понять сестер, познакомиться с их образом жизни.

Луноликая сестра Щедрость, с широкими плечами и широкими бедрами, заводит автобус хоровым пением. Это новый текст на мелодию какой-то популярной песни, слов которой Коул не знает, хотя Мила мурлычет мотив.

Как ей объяснили, их имена должны быть напоминанием о той женской добродетели, к которой они должны усердно стремиться, чтобы обрести спасение, благословение и внутреннее спокойствие. Однако через какое-то время все эти имена начинают звучать одинаково, и бросающегося в глаза соответствия нет. Если сестра Вера, молчаливая водитель, и сомневается в чем-то, свои сомнения она держит при себе. Властная матрона сестра Надежда определенно никогда не впадала в отчаяние. Однако имя сестры Целомудрия как нельзя лучше подходит хитрой искорке в ее темных глазах и покачиванию бедер. «Секс на ножках», – как сказал бы Девон. На очень тоненьких. Похожая на богомола. Готового откусить врагу голову. Похоже, имя ей выбрали умышленно жестоко, как и имя сестре Щедрости, что кажется скорее насмешкой, чем указанием на то, какой злобной и эгоистичной она была до обращения. А есть еще Умеренность, чьи следы от многочисленных уколов открываются, когда она поднимает руки, позволяя рукавам упасть вниз.