Рику Онда - Дом с синей комнатой

Вероятно, тот, кто это сделал, сам неверно прочел название не знакомого ему дерева. Должно быть, он обратил внимание на иероглифы «сто дней» и «красный» [98] Название растения лагерстрёмия, или индийская сирень, которая, согласно японскому цветочному календарю, является символом 13 сезона или начала осени, по-японски называется «сарусубэри» («дерево, с которого, пытаясь на него забраться, даже обезьяна соскальзывает и падает»). Это чтение является исключением из правил для иероглифической записи названия растения, которую можно также прочитать как «сто дней» и «алый, красный», что наводит мысли о цвете цветов. и прочел их по отдельности!

Индийская сирень цветет долго, красные цветы тоже встречаются. Для Хисако дерево, цветущее перед их домом, навсегда осталось в памяти под этим неправильным названием.

Хисако знала об индийской сирени, но в ее памяти остался другой, когда-то увиденный ею цветок.

Я знала об этом. Пожалуй, я была единственной, кто знал.

Она смотрит на гравий у ног. Круглые белые камушки, нагретые солнцем. Под ее взглядом они становятся больше и складываются в узор в горошек.

Блуза в горошек. Стоя на ветру, Хисако щурилась.

Далекое прошлое стало, как никогда, ярким и отчетливым. Почему именно сейчас? Все из-за этого города? Но я никогда не ощущала особой привязанности. Забыла об этом месте сразу же, как закончила книгу.

«И вот ты снова здесь , — звучит где-то в глубине холодный голос. — Если ты правда забыла о нем, то почему ты снова здесь?»

Она слегка качнула головой, словно не желая отвечать на этот вопрос.

Я не знаю. Но я отчетливо помню Хисако, которую знала еще в детстве. Помню, какими на ощупь были ее волосы; кажется, даже воздух, которым она дышала.

И ее голос, когда она рассказала мне обо всем…

Я была в синей комнате. Когда была еще маленькой. Это странная история.

Холодный синий цвет. Такой холодный, что, казалось, даже воздух застыл.

Я еще могла видеть. Со мной рядом был взрослый, я точно не помню, кто.

Мне было страшно. Не помню, почему. Я стояла там, вздрагивая.

Я чувствовала летучих мышей.

Страшно. Было так страшно…

Кто-то был со мной, но, казалось, я была одна-одинешенька.

Синяя комната. Холодного синего цвета. От одного взгляда на нее становилось холодно. Я застыла, вся промерзла до костей.

Я долго молча стояла в этой комнате. Я терпела и стояла, не шевелясь.

Я долго стояла и смотрела на холодные синие стены в той комнате. Я очень хотела убежать оттуда, но почему-то не могла.

Я хотела попросить помощи у того, кто был со мной, но почему-то тоже не могла. Не могла говорить. Не могла пошевелиться. Жуткое напряжение, страшно.

Человек рядом со мной тоже замер. Просто стоял позади меня все время, словно следил, чтобы я не убежала.

Вот и всё.

Больше я ничего не помню.

Помню лишь, что я с кем-то в холодной синей комнате, и мне очень страшно.

Она почувствовала прохладный ветерок. Каждый раз, вспоминая рассказ Хисако, ее голос тогда, она ощущает озноб. Даже сейчас. Даже таким нестерпимо жарким летним вечером по коже пробежал холодок.

«Чувствовала летучих мышей».

Время от времени Хисако говорила странные вещи.

Рано лишившись зрения, она смешивала мысленные образы и увиденные когда-то вживую вещи, часто описывая невидимое как видимое, и наоборот.

Манера необычно использовать слова делала ее еще более таинственной и чудесной, в то время как все вокруг, не понимая, о чем она говорит, казались глупцами.

Вот почему никто не заметил, что Хисако не знает об индийской сирени, называя этим именем совсем другое растение; более того, многие могли даже задуматься, а не права ли она на самом деле?

«Странно. Я чувствую раздувающиеся злость и грусть».

Хисако не могла видеть, но прекрасно могла чувствовать размеры объектов. Для нее чувства были подобны шарам, раздувающимся во тьме. Раздувающиеся шары злости, грусти… У шаров были свои размеры и текстура. Радостное волнение блестело, потрескивая, — она сразу замечала треск в воздухе вокруг нее. Любовь и восхищение были как воздушные потоки или тепло. Хисако отлично умела объяснять свои чувства, но иногда, возможно, от нетерпения, вдруг запиналась посреди предложения.

«У нас дома есть индийская сирень».

Она часто это повторяла. Мы всегда думали, что она говорит о дереве, растущем у клиники Аосава.

Вот о чем все думали. О том дереве индийской сирени, растущем у дома с круглыми окнами.

Мы всегда были лишь слушателями — такова была наша роль. Мало кто мог действительно поддержать разговор с ней. Она о многом нам рассказывала. Мы задавали вопросы. Она объясняла. Мы кивали. Она смеялась. Слушая ее смех, мы забывали дышать от восхищения.

«У нас дома есть индийская сирень».

Никто не знал, о чем она говорит. Никто, кроме меня.

И пока я не встретила женщину-полицейского с идеально гладким лицом, я этого не понимала.

Обмякнув, она по-прежнему сидит на лавке. Лицо бледное, по лбу стекает пот. Глаза закрыты, лицо скривилось.

Синяя комната.

За закрытыми веками она видит маленькую комнату в старом доме, из которого недавно вышла, и ту маленькую девочку в белой блузе, стоящую в коридоре. Их глаза встретились.

Вдруг девочка обернулась. Хисако — та, в блузе в горошек, замерла в темном, холодном коридоре. Стоя посреди коридора, они смотрят друг на друга.

Женщина говорит:

— Я думала, что это — та комната.

— Ах, вот оно что, — отвечает Хисако.

— Да, известная комната. Синяя комната, о которой писали в книгах. Стены которой окрашены ценнейшим пигментом. Как шкатулка с сокровищами. Искусно декорированная, без единой трещинки. Место, куда дети приходят на школьную экскурсию. Здание в углу известного сада. Туристическая достопримечательность. Но сегодня я осознала свою ошибку, поговорив с полицейской, — говорит она, пристально глядя на Хисако. — Здесь нет индийской сирени. Это не та синяя комната, о которой ты говорила, — бормочет она, оглядываясь в холодном коридоре.

— Верно, — отвечает Хисако.

— Значит, есть другая синяя комната, да? — Женщина снова смотрит на нее.

— Так и есть.

Женщина вспоминает дом, мимо которого в детстве проходила с друзьями, возвращаясь из школы домой.

— Твой дом. С круглыми окнами-иллюминаторами. Три круглых окна в ряд. Издалека он был похож на корабль.

Никто не звал тот дом по фамилии владельцев. Всегда говорили: «Круглые окна», — можно было подумать, что это и есть фамилия жильцов.