Рику Онда - Дом с синей комнатой

Она замечает характерную для японских деревянных домов прохладу, в нос ударяет запах плесени. Тихие перешептывания редких посетителей, словно рябь, поглощаются стенами здания.

Мрачный японский дом. Заключенный, будто в раму, в опоры террасы энгава вид на сад сразу притягивает взгляд.

Она всегда ощущала необъяснимый страх в таких величественных безмолвных местах.

В японских садах наблюдатель всегда четко отделен от наблюдаемого — из-за этого неизбежно появляется напряжение. В подобных местах возникает чувство неминуемого кровопролития, словно кто-то всерьез поставил свою жизнь на кон.

Наблюдатель и наблюдаемый.

Я все же была наблюдателем.

Женщина замирает, замечая прямоугольное пространство сада, заключенное в раму террасы.

А она всегда была наблюдаемым объектом и прекрасно знала об этом.

Она внимательно рассматривает меняющиеся оттенки зеленого на листьях в саду. Наблюдаемый объект не существует, пока не появляется наблюдатель.

Эта мысль приходит ей на ум, пока она рассматривает прекрасный сад, где общая картина и положение каждого элемента в отдельности строго рассчитаны исходя из угла зрения наблюдателя. Именно благодаря его восторженному взгляду сад и существует в таком виде.

Пусть наблюдатель и наблюдаемый объект и связаны, как сообщники, — границу между ними нельзя пересечь.

Я хотела стать восторженным наблюдателем.

Она отводит взгляд от сада.

Для восторженного наблюдателя абсолютно не важно, виновен наблюдаемый объект или нет.

Пройдя по темному коридору, женщина направляется на второй этаж. Скрип ступеней следует за ней по пятам.

Сам факт ее существования был чудом. Я знала это. Но никто больше даже и не догадывался. Люди любили ее лишь как прекрасную юную наследницу уважаемой семьи, относились к ней соответственно, но на этом всё.

Снаружи виднеются темно-зеленые кроны сосен.

Но я-то знала. Только я понимала.

Чудеса случаются, но что делать тем, кто знает об этом? Должны ли они рассказать об этом другим? Должны ли оставить какие-то свидетельства чуда?

Дуновение прохладного ветерка мягко коснулось ее щеки.

Как жаль, что мне не хватило способностей оставить достойное свидетельство. Будь у меня больше сил и времени, я смогла бы создать что-то более завершенное. Я старалась изо всех сил, но это был мой предел.

Она горько сожалеет о своей неудаче. Но запечатлеть чудо — невероятно сложная задача. На протяжении многих веков художники всего мира бились над ней, но и им это не удалось. Не то чтобы она считала себя художником.

Виднеется маленькая комната.

Темно-синяя комната. Холодная и тихая. Комната, стены которой искусно окрашены ценнейшей синей краской. Один взгляд на нее вызывает мурашки.

Женщина вспоминает о маленькой девочке, стоявшей здесь когда-то давно. Девочке, которую кто-то привел сюда за руку. Она смотрит на эту комнату снаружи.

Затем она видит еще одну девочку в конце холодного коридора; на ней белая блузка и синяя юбка на лямках. Обе они смотрят в одном направлении.

Девочки стоят рука об руку в холодном коридоре, всматриваясь в темно-синюю комнату. Большие и умные глаза другой девочки напряженно вглядываются в темноту, пока сама она дрожит от страха.

Женщина пристально смотрит на маленькую фигурку Хисако еще до того, как та лишилась зрения.

— А, так это ты! Неужели… та, что написала об этом книгу? Я так и знала!

У этой женщины на редкость хорошая память. В последний раз они встречались еще до ее замужества, когда и прическа, и стиль одежды были совсем другими. Но стоило их глазам встретиться на мгновение, как женщина уже узнала ее, прежде чем она сама успела вспомнить.

Это была полная женщина средних лет, которая быстро располагала к себе любого и при этом была очень хорошим полицейским. Ее навыки в прошлом восхищали.

Можно даже сказать, что она лишилась дара речи от удивления. Женщина-полицейский помнила все до мельчайших деталей, всегда выбирала правильные слова и избегала любой неопределенности. Кроме того, она была очень внимательным слушателем, ее невозможно было запутать или увильнуть от ответа. Она была из тех людей, кто сразу внушал чувство безопасности, излучал симпатию и спокойствие — таким людям хочется доверять. Возможно, поэтому, случайно встретив ее сейчас, она так же спокойно склонила голову в приветствии.

Они разговаривали, остановившись в углу здания вокзала.

О впечатлениях о книге, обо всем, что произошло после. Говорили недолго, но разговор вышел очень содержательным. Она в очередной раз отметила, как женщина-полицейский трепетно относится к своему и чужому времени.

Тогда-то она и заговорила о ней .

В их последнюю встречу, во время работы над книгой, женщина-полицейский не придала этому особого значения — затея казалась несерьезной: студентка пишет какую-то книгу. Однако сейчас это снова всплыло в разговоре.

Это были первые допросы выживших после инцидента.

Она не ожидала услышать об этом, но изо всех сил старалась скрыть захлестнувшее ее удивление и продолжала вежливо слушать.

— Конечно, девочка осознавала весь ужас своего положения. Она точно знала, что почти все ее родные погибли; она тогда буквально побывала в аду.

Женщина-полицейский продолжила рассказ, когда они вышли из здания вокзала:

— В больницу ее привезли в состоянии глубокого шока. В жутком возбуждении она, не переставая, тараторила что-то неразборчивое, словно сама не осознавала, что говорит. Ни я, ни медсестры не могли понять ни слова.

Она представила себе маленькую девочку на больничной койке.

Ее. Выжившую. Хисако.

Первоклассный полицейский продолжила:

— Ей дали лекарство, и, после непродолжительного отдыха, я снова выслушала ее рассказ. Очень внимательно и вдумчиво. Я много раз просила ее повторить рассказ помедленнее. В конце концов, было просто необходимо дать девочке выговориться, сбросить тяжелый груз. Кроме того, я надеялась найти какие-то зацепки, услышать детали, которые помогли бы раскрыть преступление…

Женщина-полицейский настойчиво задавала вопросы. Проявляла максимум сочувствия, судорожно стараясь не упустить ничего важного.

Но никто по-прежнему не мог понять, о чем говорила Хисако. Она отвечала на вопросы, но ее ответы будто бы не имели к ним никакого отношения. Полицейские лишь нервно переглядывались с врачами.

Чем запутаннее становились ответы, тем старательнее они задавали вопросы.

— Наконец, когда мы всё же поняли, о чем она говорит, мы не могли поверить своим ушам! Она говорила о цвете. Она говорила о своем детстве. Снова и снова бормотала себе под нос что-то о событиях, пережитых еще до потери зрения. Мы понятия не имели, почему она рассказывала именно об этом. Возможно, это было желание спрятаться от пережитого шока среди ярких впечатлений прошлого… По словам врачей, неспособность понять ужасную трагедию, произошедшую в мире, где она лишена зрения, могла привести к бегству в мир, который она еще могла видеть своими глазами. Я была поражена. Я слушала, как она раз за разом повторяет одно и то же, как проигрыватель, и меня пробирала дрожь. Как сломанный проигрыватель.