Рику Онда - Дом с синей комнатой

— Когда же это было? Точно не помню, — вдруг произносит она с застывшим лицом. — Иногда Кими уходила помогать маме и оставляла меня одну. Я была не против побыть одна.

Хисако вытягивает руку и аккуратно проводит по цветному стеклу.

— Вот как это выглядело. Теперь я понимаю, почему он так сказал.

На стекле, заключенный в черную окантовку, изображен красный цветок. Хисако проводит пальцем по черной линии контура.

— Он пришел оттуда, — она показывает на дорожку, по которой мы пришли сюда. — Он был таким спокойным, таким умным… Увидев при мне трость, сразу понял, что я слепая. Потому сперва поздоровался, чтобы не испугать меня. «Добрый день! Я просто прогуливаюсь. Я присяду здесь». Я поняла, что он сел туда, где обычно садилась Кими.

У меня было хорошее предчувствие на его счет. Тогда я хорошо чувствовала людей и могла сказать, что он не плохой человек. Я почувствовала, что его сердце разбито, что он страдает от невосполнимой утраты…

Голос Хисако окрасился давними чувствами.

— Потом мы стали иногда общаться здесь. Ему нравилось говорить со мной через это стекло. Он часто бормотал, что не хочет, чтобы его видели, хочет попросту исчезнуть.

Да, он стал называть меня Цветочным Голосом.

Это была странная встреча.

Юноша почти не смотрел в лицо девочке. Больше всего он любил слушать ее голос. Каждый раз, встретив ее в парке, здоровался и садился на другую сторону лавки, чтобы они могли говорить через стеклянную перегородку.

Это происходило уже несколько месяцев, время от времени.

На задворках мира, во всеми забытом месте, под аккомпанемент ветра и шума морских волн, они наслаждались невинными разговорами.

И юноша, и девочка полюбили эти случайные встречи. Юноша не подходил к девочке, если та была не одна, поэтому их никто не видел вместе.

Они почти не рассказывали друг другу о себе. Им не нужно было знать.

Музыка, которую они слышали. Наука о движении звезд и направлении цветов вьюнка асагао [95] Асагао, или ипомея — род цветковых растений семейства вьюнковые, в Японии популярны как декоративные растения. в зависимости от времени суток. Общие черты между греческими мифами и японской хроникой Кодзики [96] «Кодзики» («Записи о деяниях древности») ( яп. ) — крупнейший памятник древнеяпонской литературы, один из первых письменных памятников, основная священная книга синтоистского троекнижия, включающего в себя, помимо «Кодзики», «Нихонги» («Анналы Японии») и сгоревшие во время пожара в 645 г. «Кудзики» («Записи о минувших делах»). . Мир логики и знания, в котором необязательно было учитывать окружающую их реальность. Красота и стройность этого метафизического мира были основными темами их долгих разговоров.

Время текло медленно, их тихие голоса заглушались шумом волн.

Однажды разговор неожиданно оборвался — и в ту же секунду умолк шум моря, словно на мир наложили заклятие.

Они говорили об этом моменте.

Момент, когда мир исчез. Момент абсолютного счастья от ощущения того, что в мире остались лишь они двое.

Девочка проговорилась о давнем желании, поселившемся в глубине ее души. Стоило ей сказать о нем вслух, как оно забурлило между ними, подобно обжигающе горячему гейзеру.

Юноша с упоением слушал этот необычный яростный звук.

Вдруг тишину нарушил грохот морских волн. Такой неожиданный, что застал их врасплох, заставив обоих вздрогнуть.

И, кажется, это был тот самый момент. В тот самый момент девочка рассказала то, что положило начало всему.

— Недоразумение. Это был просто несчастный случай, — равнодушно бормочет Хисако.

Не увидев понимания на моем лице, она продолжает:

— Если тебе не нравится такое выражение, то можно назвать это неудачей, злым роком.

Она смотрит на меня раздраженно. Совсем короткий взгляд, но я отчетливо ощущаю его укол.

— Я ничего не знаю. Не сделала ничего такого, — ее голос пропитан дерзостью. — Он спросил, нет ли у меня листка бумаги, — продолжает она, переплетя пальцы, — сказал, что хочет записать что-то, чтобы запомнить. Я даже не знаю, что именно. У меня как раз было с собой несколько листочков, в которые мы обычно заворачиваем угощение для церкви; Кими еще записывала на них заметки, телефонные номера… и откуда мне было знать, что там записан адрес друга отца? Разве могла я увидеть, что там что-то написано, правда?

В ее голосе есть что-то подозрительное. От него словно нарастает нервное напряжение.

— Дома мы использовали для памяток бумажные пакеты из клиники, те, в которых выдают лекарства. На них еще написаны наш адрес и телефон. Возможно, я случайно дала ему один из таких.

Она раскидывает руки в стороны, словно приглашая меня к поединку.

— Я никак не смогла бы раздобыть яд, не говоря о том, чтобы спланировать все это. Да, я знала, что он был нездоров. Он часто говорил сам с собой, и в какой-то момент я просто переставала понимать, о чем он. Честно говоря, мне даже было страшно. Естественно, случись что, я не смогла бы себя защитить!

Я бросаю на нее осторожный взгляд. Выражение ее лица пугает меня.

— Да, последний раз я встретила его за полгода до произошедшего. Откуда мне было знать, что он так… так воспримет то, что я сказала? Я и представить себе не могла!

Я вижу на ее лице удовлетворение, даже гордость. Глаза блестят, отражая мерцающий горизонт.

— Я ничего не видела. Я не видела, что что-то происходит, ничего не могла поделать. Маленькая, слабая девочка ни за что не смогла бы сделать что-то подобное.

Чем больше она отрицает, тем громче звучит иной голос:

Это сделала я; я знала, что происходит; все это задумала я!

Этот голос победоносно звучит у меня в голове.

— Дети из церкви были очень привязаны ко мне. И к нему. Они любили его. Он избегал Кими и монашек, но охотно играл с детьми. Поразительно, как его простота и невинность привлекали к нему невинных детей.

Хисако улыбается — несомненно, углядев на горизонте свет из прошлого.

— Неудивительно, что дети сделали все, как он попросил. Скажи он им позвонить по телефону, они бы сделали это; отправь я их домой к старику поиграть с фейерверками — они сделали бы всё в точности так. Разумеется, я ничего такого не делала, откуда мне было узнать, о чем он мог их попросить…

Она вдруг оборачивается ко мне:

— Ведь так?

От ее улыбки я застываю на месте, меня затягивает глубина ее глаз. Какая улыбка… Словно она в ярости. Нет, скорее, вот-вот расплачется. Неужели она — жестокая убийца? А это — победная песня хладнокровного преступника? Или же признание раскаявшегося? Она хочет, чтобы я обвинила ее, или жаждет сочувствия, — или же…

Мне вдруг приходит в голову, что человеческая улыбка порой похожа на расколовшееся дерево.