Киран Харгрейв - Милосердные [litres]

– Как грелку?

Марен не знает, что это такое, но все равно кивает.

– Они прогреваются равномерно, не дают воздуху проникать в тесто. Флатбрёд, испеченный на камне, хранится несколько месяцев.

Вдвоем они переносят камень в очаг, и Урса вслух поражается, как же Марен сумела дотащить его в одиночку.

– Нужно время, чтобы он хорошенько нагрелся, но мы можем начать.

Марен раскладывает на столе продукты, принесенные Кирстен: несколько мешков муки, ведерко пахты с тонкой пленочкой масла сверху. Марен смотрит на эту пленку, и у нее текут слюнки. Кирстен – богатая женщина, размышляет Марен, разбирая мешочки с сушеными травами, среди которых находится даже мешочек с солью.

Марен берет с полки ступку с пестиком из прохладного серого камня, сажает Урсу растирать семена укропа, а сама принимается отмерять и просеивать муку. Семена надо как следует измельчить, иначе они утяжелят тесто, хлеб пропечется неравномерно и получится совершенно безвкусным. Точно таким, какой себя чувствует Марен рядом с Урсой: пресной и плоской, как флатбрёд.

Урса высыпает в муку измельченные семена, и Марен уже видит, что ее придется просеивать еще раз: Урса не слишком старалась и не растерла семена в мелкую пыль, как положено. Но она смотрит на Марен с такой тревожной надеждой, что та лишь кивает и говорит «спасибо». Кусочки семян, оставшиеся в сите, она аккуратно ссыпает на край стола. Урса тянется, чтобы смахнуть их на пол, и Марен хватает ее за руку. На этот раз она готова к прикосновению, и оно не отзывается жаркой паникой во всем теле, как тогда, когда Урса положила руку на ее ладонь.

– Они нам еще пригодятся.

И тут Урса делает что-то странное. Она закрывает лицо ладонями и вскрикивает, словно ребенок, которого отругали.

– Извините меня, – говорит Урса. – Я себя чувствую такой глупой. Вы, наверное, считаете меня расточительной белоручкой.

– Вовсе нет, – говорит Марен. – Просто в Бергене у вас была совершенно другая жизнь, и я надеюсь, что здешняя жизнь вам понравится. Я помогу вам освоиться. – Ее почему-то бросает в жар. – Не то чтобы я думала, что вы не справитесь сами.

Урса издает горький смешок, от которого у Марен сжимается сердце.

– Но я и правда не справлюсь.

От этого искреннего признания Марен переполняет нежность.

– Все будет хорошо, Урса.

Урса глядит на нее с такой пронзительной благодарностью, что Марен краснеет.

– Вы такая хорошая, добрая. Я так рада, что мы подружились.

Она тянется обнять Марен, и хотя та не любит объятий – она даже не помнит, когда обнимала кого-то в последний раз: наверное, Дийну, когда та лежала без сил на полу у них в комнате, а мама баюкала на руках новорожденного Эрика, – сейчас она не отстраняется.

Урса обнимает ее без стеснения, от всей души. Ее макушка располагается под подбородком у Марен, ее волосы пахнут сном и душистой водой. Марен знает, что у Урсы есть сестра, и, наверное, она скучает по сестринским объятиям, потому что льнет к ней всем телом, почти отчаянно.

Марен преодолевает смущение и, осмелев, еще крепче прижимает Урсу к себе, чувствует, какое мягкое у нее тело под платьем из тонкой нарядной ткани – ее лопатки не выдаются острыми углами, а поднимаются, словно две низких округлых волны. Марен боится дышать, ей не хочется, чтобы пространство, оставшееся между ними, увеличилось даже на то крошечное расстояние, которое нужно, чтобы набрать воздуха в грудь. Но Урса уже разжимает руки и отступает.

– Спасибо, – говорит она, глядя на кусочки семян на столе. Ее, кажется, успокоили эти объятия, которые так растревожили Марен. – Надо измельчить их получше, да?

Сердце у Марен колотится так, что кровь стучит в ушах. Она молча кивает и принимается добавлять в смесь пахту, предварительно сняв с нее пленку масла. Это занятие требует сосредоточенности, и Марен слегка успокаивается. Масло она заворачивает в чистую тряпицу, которую Кирстен положила специально для этой цели. От запаха сливок ее рот переполняется слюной. В прошлом году у них не было масла, и Марен соскучилась по его вкусу, густому и мягкому.

Она продолжает добавлять пахту, отмеряя ее по чуть-чуть. И вот все готово, пора месить тесто. Месить долго и тщательно, чтобы оно получилось гладким и однородным. Марен наклоняет миску, чтобы Урса видела, что получилось: плотный холмик, похожий на миниатюрную копию пекарского камня, что нагревается в очаге.

Марен посыпает стол мукой и вручает Урсе тяжелую скалку, вырезанную из гладкого, прохладного камня, к которому не липнет тесто. Потом отрывает кусочек теста размером с хорошую горсть, скатывает его в шар, слегка прибивает сверху и кладет перед Урсой.

– Надо его раскатать в тонкую круглую лепешку.

Урса кивает, но как только она приступает к делу, сразу становится ясно, что она никогда в жизни не пекла лепешки. Ее лепешка даже близко не напоминает круг. Но когда Урса поднимает глаза и смотрит на Марен, ища одобрения – ее лоб испачкан в муке, во взгляде читается немой вопрос, – Марен ободряюще ей улыбается и наблюдает, как Урса осторожно несет лепешку к очагу и роняет на нагретый камень. Лепешка ложится не точно посередине, один край свисает над пламенем, и Марен уже знает, что с этого края хлеб подгорит и сам пропечется неравномерно.

– Долго он будет печься? – спрашивает Урса, глядя в очаг.

– Надо дождаться, когда выпарится вся влага и появится хрустящая корочка. Вы за ним последите?

Дав Урсе задание, Марен берется за скалку. Скалка холодная, тепло от рук Урсы уже испарилось. Марен раскатывает все тесто в аккуратные круглые лепешки. Она управляется со скалкой не так ловко, как мама, но все равно получается очень даже неплохо: лепешки ровные по толщине и пестрые из-за вкраплений укропных семян, как те редкие яйца, которые Марен иной раз находила в расщелинах скал на утесах под домом. После шторма она не спускалась на скалы. Наверное, все-таки надо спуститься проверить – птицы, которых не беспокоили больше года, наверняка успели позабыть об опасности, исходящей от людей.

После нескольких неудачных попыток Урса наконец приноравливается снимать готовый хлеб с камня не слишком рано и не слишком поздно, а именно тогда, когда надо. Они с Марен поймали свой ритм работы, они почти не разговаривают – только обмениваются взглядами и кивками, – и когда последняя лепешка отправляется на камень, Марен, не спрашивая разрешения, берет котелок и кипятит воду для чая. Очаг широкий, вдвое шире обычного – так хотел Даг, – и Марен с Урсой спокойно стоят перед ним вдвоем, плечом к плечу. Когда чай заварен и разлит по чашкам, первые лепешки как раз успевают остыть.

Потыкав в них пальцем, Урса оборачивается к Марен:

– Хорошо получились?