Роми Хаусманн - Милое дитя [litres]

Его губы плотно сжаты, зрачки сверкают. В глазах недоумение. И – резкая, режущая боль в животе. Ларс Рогнер уже вовсе не так гениален. И уже не Бог. Обычный человек, как и все мы, со своими надеждами, готовый воспользоваться даже призрачной возможностью.

За спиной воцаряется хаос. Кирстен вскрикивает, Маттиас Бек ревет.

Нам нет до них дела.

Этот момент создан только для нас двоих. Момент, когда я вгоняю нож ему в живот. Острый, разрезающий все, даже мясо.

– Нет!

Я подползаю к Рогнеру, уже лежащему на полу. Он еще дышит, хоть и слабо.

– Скажите, где Лена!

Зажимаю рукой то место, где сквозь белую рубашку проступает и стремительно расползается красное пятно.

– Прошу, – умоляю я.

Рогнер хрипит.

– Вызовите «Скорую»! – кричу я, обращаясь к Ясмин Грасс. Та стоит, с ножом руке, у неподвижного тела, словно парализованная, и смотрит на него. – Я обещал жене, что верну нашу дочь домой!

На бескровном лице Рогнера играет слабая улыбка.

– Вы тоже отец, поймите меня.

Его дыхание прерывается, веки начинают дрожать.

Я отнимаю руку от его живота.

Он прав, я не справился.

Кто-то касается моего плеча. Подруга Ясмин Грасс.

– Не трогайте меня! – рявкаю я.

– Рощица, – хриплым шепотом произносит Рогнер. – За вашим садом. Она любила тот сад.

– Сад? Участок на окраине Гермеринга? Сад бабушки Ханны?

Рогнер делает вялое движение головой, в котором я распознаю кивок. И сам торопливо киваю.

– К нашему саду примыкает лесной массив. Это там?

– У самого края, – хрипит Рогнер. – Оттуда открывается вид на гортензии.

– Вы похоронили их там? Лену и Сару?

– Она любила гортензии, – произносит Рогнер с закрытыми глазами. – А я любил ее.

– Знаю, – вырывается у меня против воли.

Его губы вновь изгибаются в улыбке, на этот раз уже явно. Голова заваливается набок, взгляд замирает. Я сижу подле него, мои руки и моя рубашка перепачканы в его крови.

Спустя 4842 дня.

Чао, папка! Увидимся!

Волна накатывает на меня, пронизывает все тело. Я вздрагиваю, и всхлипываю, и плачу. Плачу о своей дочери. Вижу сквозь пелену, как Ханна встает со стула и опускается рядом с Рогнером с другой стороны. Отодвигает его неподвижную руку и ложится на пол. Кладет голову ему на плечо. Произносит шепотом:

– Доброй ночи, папа.

И закрывает глаза.

Захоронение в Гермеринге. Пугающая находка.

Гермеринг – Накануне вечером в лесном массиве на окраине Гермеринга из общей могилы были извлечены тела трех женщин и младенца. По словам комиссара полиции Герда Брюлинга, два тела удалось опознать. Это пропавшая в январе 2004 студентка из Мюнхена Лена Бек и ее новорожденная дочь.

О личностях двух других женщин пока ничего не известно. После первичного осмотра эксперты полагают, что обе неизвестные были забиты до смерти. Причины смерти Лены Бек и ее дочери уточняются. Все трупы еще вчера были доставлены в Институт судебной экспертизы в Мюнхене для дальнейшего обследования.

– Необходимо в кратчайшие сроки установить личности двух женщин, – прокомментировал Брюлинг. – Вероятно, их родственники заявляли об исчезновении и должны знать всю правду.

– Да уж, вся правда, нечего сказать…

Кирстен откладывает сегодняшний номер «Баварского вестника» и достает хлеб. Отек с левой стороны лица спал, и только слабая синева еще проступает на коже. Рассечение, полученное от удара о стену, хорошо заживает. Игнац трется о мою ногу и мурчит, словно внутри у него маленький моторчик. Моя квартира, место преступления, все еще опечатана. Я живу у Кирстен, «временно», как мы это называем.

– А что им нужно было написать? Что их главред – убийца?

Я содрогаюсь при мысли, что было еще две женщины. Конечно, полиция скоро установит их личности, но вряд ли удастся выяснить, почему они умерли. Возможно, сопротивлялись отчаяннее, чем я, и боролись за свою жизнь. Дали Богу такой отпор, что ему ничего не оставалось, кроме как прибегнуть к крайнему средству, чтобы продемонстрировать самому себе и детям свою абсолютную власть. А может, им пришлось умереть, потому что в его глазах они не столь убедительно играли роль Лены… Я вспоминаю, как сама лежала на диване в свой первый день, едва очнувшись, после того как потеряла сознание в кладовой.

Знаешь, какой бывает звук, если проломить кому-то череп, Лена? Как будто арбуз разбивают об пол. Памм!

Как я вздрогнула при этих словах и ни секунды не сомневалась, что это не пустые угрозы. Что ему уже приходилось слышать этот жуткий звук. Причем неоднократно, как теперь выяснилось. Я думаю о родных тех женщин, которые вынуждены мириться с утратой. И с мыслью, что никто уже не дознается до причин. Я знаю, как это тяжело и, более того, жестоко. Конечно, есть вероятность, что Ханна и Йонатан когда-нибудь сумеют рассказать об этом. Но для этого им нужно сначала иначе воспринять произошедшее. Доктор Хамштедт еще питает надежду. Как она выразилась, пока дети жили в хижине, они изучали этот мир сквозь замочную скважину. Теперь же дверь приоткрыта, пока совсем немного, чтобы не перегружать их. Но чем дальше будет открываться эта дверь, тем обширнее станет их взгляд на вещи. И когда-нибудь, считает она, у них получится взглянуть на все с общепринятой точки зрения, хоть это займет еще немало времени. И, помимо прочего, им придется осознать, что их отец был убийцей.

Я даже не задаюсь вопросом, нравилось ли ему то, что он творил. Конечно, ему нравилось. Нравилось играть в Бога, распоряжаться жизнями. Чужие страдания доставляли ему удовольствие. Возможно, так было не всегда. Возможно, что-то перемкнуло у него в голове после смерти жены и сына. И у него осталась только ты, Лена. Та, которую он любил и в то же время ненавидел за то, что произошло по твоей вине. Все вышло из-под контроля, как принято говорить. Буквально все пошло наперекосяк.

– Да. – Кирстен прерывает мои раздумья. – Потому что так оно и есть. Разве их читатели не заслуживают правды? Ну да, он – суперзвезда журналистики. Более того, он сам же и освещал эту тему… Просто в голове не укладывается. При этом никто ничего не заподозрил, ни один из его хваленых коллег.

– Писать такое им не с руки.

– Ну другие-то пишут, – Кирстен пожимает плечами и надкусывает круассан.

И она права, Лена. Газеты смакуют нашу историю во всех подробностях. Думаю, так будет продолжаться еще какое-то время. До очередного «самого громкого дела десятилетия». Пока что это мы. Кто только не просил интервью! Предлагают даже снять фильм. На наши роли подберут лучших исполнителей и, само собой, покажут в прайм-тайм. Твоих детей понемногу оставляют в покое и вместо этого вновь сосредоточили внимание на тебе. Возможно, тебя это успокоит. Впрочем, тебе уже все равно. Хоть в «Баварском вестнике» тебя снова скромно называют «студенткой», для всех остальных ты теперь скандально известная любовница и отчасти сама виновата в своей судьбе. Конечно, все сводится к морали. Нельзя заводить интрижки с женатыми мужчинами.