Марек Краевский - Чума в Бреслау

— Место жительства?

— Бреслау, Гартенштрассе, 77, квартира 18, - назвал он адрес советника Шольца.

— Имена родителей?

— Герман и Доротея.

Когда городовой вписал все это в соответствующие рубрики, он вытер лоб, встал, заложил руки назад и, выпятив живот, начал медленно кружить вокруг Мока.

— Расскажи, что ты вчера делал.

— Я выпил две сотки водки и два пива в какой-то забегаловке на Антониенштрассе. Я вышел в уборную во дворе, и там на меня напали. Я потерял сознание.

— Ах ты пенер! — крикнул городовой и замахнулся. — Ты хочешь сказать, что ничего не помнишь, чтобы избежать ответственности за нападение, так?! Я научу тебя лгать! Фамилия?!

— Уве Дзяллас.

Полицейский сдержал удар и обошел стол. Он посмотрел в протокол и аж подпрыгнул.

— Видишь, ты, мерзавец?! — заорал он. — Я уже поймал тебя на лжи! До этого ты говорил «Удо»! И ты думаешь, что я такой дурак и не знаю, что такое «Герман и Доротея»?!

— Каждый может ошибиться, — прорычал Мок, глядя, как шея и лицо городового пухнут в узах плотного форменного воротника.

На этот раз Мок разозлился на себя и на свою глупую оговорку. Увидев, как дородный городовой сжал руку в кулак и приблизился к нему, он почувствовал пульсацию раны на голове и теплый ручеек крови за ухом. Он вспомнил когти тещи доктора Гольдмана. Ярость хлынула, как скользкий, холодный и вонючий пот. Он напряг мышцы и стал ждать. В этот момент на столе подпрыгнул телефон и зазвонил жестяным треском. Форменный разгладил униформу на животе и снял трубку.

— Начальник участка, надкомиссар (старший инспектор) Шульц, — сказал он и некоторое время прислушивался к чьему-то резкому голосу. — Да, верно, господин советник, — он быстро посмотрел на Мока. — Он назвал фальшивое имя и был… Да, да, я понимаю. Надвахмистр Эберхард Мор, нет, нет… Мок. — Он искоса посмотрел на допрашиваемого. — Понял, так и сделаю… Передам ему… Да, прослежу… Жду…

Он повесил трубку и протяжно посмотрел на Мока.

— Почему вы не сказали, кто вы, господин надвахмистр? — спросил он, втянув живот.

— Я хотел посмотреть, как у вас дела, начальник, — ответил Мок и на одном дыхании добавил: — Извините, я не хотел, чтобы вы узнали, кто я, потому что хочу, чтобы вы рассказали мне обо всем, что со мной происходило. Очень точно, очень коротко и очень тщательно. Вы можете это сделать?

— Я не люблю, когда со мной играют в кошки-мышки, — пробормотал Шульц. — Если бы я знал, кто вы, то что с того? Разве я не сказал бы, что с вами произошло?

— Ну и что? Вы мне скажете или нет?

— Расскажу коротко и прямо. — Шульц сел и протянул Моку папиросу. — В полночь зазвонил телефон. Кто-то анонимно известил моего полицейского, что на Брауэргассен около кабака «Под веселый час» лежат два окровавленных человека. Один держит в руке нож и ранен в голову. У второго несколько безобидных ран. Тот первый — это вы. Тот другой — тип из вашей камеры. Мы раздели вас и плеснули ведром воды. Второй был так пьян, что ничего. А вы летели через руки. Вы были без сознания. Вам нельзя было докучать. Вот и все.

— Простите меня за снисходительный тон, — сказал Мок, глубоко затянувшись, — но вы хорошо поработали.

— Спасибо, — нехотя пробормотал Шульц, — я просто всегда следую инструкциям.

— Ну вот и все, — Мок затушил папиросу и встал. — Дайте мне, пожалуйста, одежду. Я пойду.

— К сожалению, я не могу вас отпустить, — Шульц тоже встал и прикрыл дверь своим массивным, хотя и невысоким телом. — Инструкция прежде всего. Все знают, что старый Шульц соблюдает правила. И в последнем дополнении к регламенту ясно стоит, что у неопознанного человека необходимо взять отпечатки пальцев и незамедлительно доставить их в президиум. Всегда так делаю. Снимаю отпечатки пальцев каждого подозреваемого, а также — не дай бог! — покойников. Я так и сделал в вашем случае. Я отправил отпечатки через гонца сегодня рано утром.

— Ну вот и хорошо, — начал нетерпеливо Мок. — Но ведь инструкция не запрещает вам отдать мне мои собственные кальсоны, не так ли?

— Видите ли… — Шульц не отходил от двери. — Во время телефонного разговора я получил другую инструкцию. Мы должны ждать людей из президиума. Они уже едут за вами.

На лестнице раздался громкий стук подкованных сапог. Кто-то резко постучал в дверь и после громкого «войдите!» в кабинете Шульца появился форменный полицейский.

— Докладываю покорно, герр Реверворстехендер, — кричал констебль, по-военному резко сокращая слова, — что они приехали из полицайпрезидиума.

В комнату вошли трое мужчин. Мок не знал их даже на вид. Очень странным было не только их необычайно большое количество. Еще более странными были их удостоверения. Полицейские тюремной службы. А самым странным было поведение одного из них. Он подошел к Моку и протянул к нему руку. Мок машинально подал ему руку в знак приветствия и окаменел. На его запястье сомкнулся стальной браслет наручников.

Несмотря на полдень, в Бреслау царил полумрак. Вину за это понес неожиданный и первый в этом году снег с дождем. На омнибусах, трамваях и повозках оседала густая, липкая слизь, которая стекала потом грязными пластами с запотевших от дыхания окон и с теплых лошадиных спин. В водянистой завесе над булыжниками проносились люди, которые прижимали руками убегающие котелки и развевающиеся зонтики. Между заводом точной механики на Шубрюкке и приютом для бездомных стояли два человека, которых называли «ходячими рекламами». На их плечах покоились пустые картонные кубы, на стенках которых виднелись большие рисунки пишущих машинок. Эти «живые объявления» должны были, вероятно, соблазнить университетских преподавателей, которых в этом месте недоставало. В данный момент эти двое занимались не рекламой изделий производителя машин Г. Вагнера, а курением папирос, которые они защищали от снега козырьками своих рук. Из забегаловки Пуделя выкатились два студента, которым имели здесь занятие получше, чем в зале семинарии.

Снег покрывал их мундиры, снег стекал по окну кабинета шефа криминальной полиции Генриха Мюльхауза. Он оторвал взгляд от студентов и курильщиков. Посмотрел на сидящего у его стола Мока, который растирал суставы. Мюльхауз наклонился над Моком и окинул взглядом каждую морщинку его усталого лица, каждую красную прожилку в глазных яблоках, каждую выступающую корку на сухих и искусанных зубами губах. Несмотря на это тщательное наблюдение, криминальный советник не мог сделать никакого вывода о сегодняшнем настроении надвахмистра. Ожесточенное лицо, выдвинутая нижняя челюсть и полуприкрытые глаза у него были всегда, вне зависимости от дня, юмора и количества выпитого алкоголя. Только забинтованная голова решительно отклонялась от его обычной наружности.