Даниэль Жирар - Эксгумация

Войдя в палату, она пришла в ужас. Испарина на папином лице, пепельный оттенок кожи, тело, такое маленькое на больничной койке… В его теле поселилась инфекция. Оптимизм врачей сменился слабой надеждой, а затем и признанием того, что они бессильны что-либо сделать.

Отец умер ночью. Дни, проведенные дома, были как в тумане, но спустя несколько месяцев, более-менее придя в себя, однажды утром Анна проснулась с той же болью. Казалось, будто нечто пожирает ее изнутри.

В то утро в ней что-то изменилось. Осознание того, что отца больше нет, было внезапным и полным. Она была ошеломлена.

«Я продолжаю искать твои следы, но тебя больше нет, — написала Анна в тот день в своем дневнике. — Твоих следов должно быть больше. Я должна чувствовать тебя, знать, что ты со мной. Но это абсолютное, полное отсутствие».

Она отлично помнила гнев и обиду того дня, и то, как молчание отца воспринималось ею как оскорбление. Разве она это заслужила? Куда бы она ни пошла, ей хотелось кричать ему, чтобы он показался ей. Но, увы, это был обычный, безмолвный мир, и он взирал на нее без каких-либо признаков отцовского присутствия.

Она отчаянно пыталась сказать отцу, что без него ей никогда не будет хорошо. Никогда-никогда. Она была благодарна ему за то, что он ей дал, за то, что он был ее отцом, но без него она осталась с этой вечной дырой в сердце, потому что он составлял бо́льшую часть ее жизни. Она отказывалась поверить, что этот мир мог существовать без него.

Это чувство никуда не исчезало.

Анна поднялась с пола и, когда солнце вновь скрылось за серым облаком, опустила жалюзи.

Ничего из этого не произошло бы, если б ты был жив .

И, как всегда, она знала, что это правда.

Чарльстон, Южная Каролина

Когда Харпер поднималась по лестнице, Сэм, скрестив на груди руки, стоял у двери спальни Авы Шварцман. Она сразу догадалась: дела плохи. Он не решался посмотреть ей в глаза. Харпер подозревала, что для него это испытание: два убийства подряд, да еще и одно за другим, — такого первого опыта не пожелаешь ни одному новичку.

Жаль, что он ничего не сказал. Они могли бы немного отвлечься, даже перекинуться парой шуток…

Но это было в духе Энди, а не Сэма.

Энди тоже наверняка там. Она найдет его позже. Сначала тело.

Харпер медленно поднялась по лестнице, страшась того, что ждало ее наверху. Фрэнсис Пинкни она знала всю свою сознательную жизнь, чего нельзя было сказать про Аву Шварцман. Но Ава Шварцман была той, с кем Харпер всего несколько дней назад сидела лицом к лицу. Это делало ее смерть более личной, чем хотелось бы. Не говоря уже о том, что по отделу уже пошло гулять словосочетание «серийный убийца».

Серийный убийца в Чарльстоне… Это вселяло ужас.

— Жуть? — спросила она у Сэма.

— Хуже, — ответил он.

За дверью комнаты мигали вспышки фотокамеры техника-криминалиста. Хотя Харпер редко видела лицо, скрытое за объективом камеры, эту женщину легко можно было узнать по «клубничному блонду» собранных в хвост волос. Этот хвост вилял туда-сюда, когда она от кадра к кадру поворачивала свою камеру то влево, то вправо.

— Почти готово, Берл, — сказала техник, когда эксперт подошел к телу ближе. Иногда он жаловался на количество фотографий, которые криминалисты снимали на месте преступления: когда Берл пришел работать в полицию, они никогда не делали больше двух десятков снимков, так как пленка была дорогой и не очень качественной. Цифровая же съемка была дешевой, стоимость проявки — нулевой, так что современные техники делали порою от семисот до восьмисот фотографий. Для Харпер просмотр этих фото был важным элементом решения головоломки.

Держась подальше от техника, она зашла в комнату, которая как будто перенеслась сюда из Чарльстона 1920-х годов. Мебель темного дерева, украшенная резьбой. В центре комнаты — большой персидский ковер, уходящий под кровать и комод; судя по проплешинам, он пролежал там несколько десятилетий. Комнату освещали лишь две прикроватные лампы. Жалюзи пропускали солнечный свет, но когда детектив подошла к кровати, в комнате стало как-то особенно темно.

Лежащая на кровати женщина совсем не походила на Аву Шварцман, которую знала Харпер. Ава Шварцман, сидящая в конференц-зале полиции, была само спокойствие. Сильная, элегантная, очень серьезная. Теперь же она казалась маленькой, испуганной и намного, намного старше.

В то время как ее глаза оставались широко открытыми, рот был плотно закрыт; на щеках выпирали желваки. Она была худой, но в ночной рубашке без рукавов выглядела изможденной, почти болезненной. Руки вытянуты над головой, а запястья перехвачены красным эластичным шнуром, привязанным к спинке кровати.

— Если на нем не было перчаток, мы можем найти на шнуре эпителиальные клетки, — сказала Харпер.

— Угу, — согласилась техник. — Мы проверим.

Ноги жертвы были связаны обычной белой веревкой. Квадратный узел. Ничего особенного.

— И…

— Угу, — прервала ее техник, продолжая фотографировать жертву. — И веревку тоже.

Наконец она появилась из-за камеры. Узкие карие глаза и светло-рыжеватые брови. Окинув взглядом жертву, техник посмотрела на Берла.

— В вашем полном распоряжении.

— Спасибо, мэм, — сказал Берл, хотя девушка — по крайней мере, внешне — была ненамного старше Люси.

Его чемодан был уже открыт, а руки — в перчатках. Шагнув к кровати, Берл первым делом осмотрел глаза и лицо жертвы; также посветил фонариком на кожу, меняя угол обзора.

Берл как-то раз рассказал Харпер, что однажды нашел на веке покойницы идеальный отпечаток большого пальца. Мальчишка убил свою тетю, потому что та не дала ему тридцать долларов. После этого он закрыл ей глаза и оставил отпечаток. Клялся, что отсутствовал всю ночь, но отпечаток большого пальца говорил об обратном. Суд признал его виновным в убийстве.

— Петехии, — сказал Берл, взмахом руки подзывая к себе. Харпер обошла кровать и встала напротив него. — Смотри сюда.

Он поднял нижнее веко Авы, чтобы показать красные точки, обычно вызываемые удушением.

— А также здесь, вокруг рта. — Направил луч фонарика на лицо. — В общем, явная асфиксия.

— Похоже на то.

Берл расстегнул на убитой ночную рубашку и обнажил грудь. Харпер заставила себя внимательно посмотреть на тело. Это была не Ава Шварцман. Это была жертва.

Прямо под грудью виднелись два овальных синяка, примерно в полтора раза крупнее куриного яйца.

— Перимортем, — подтвердил Берл. — Это видно по тому, что края четко очерчены. Из-за травм образовались синяки — этого не происходит, если жертва уже мертва, — но кровь не распространилась на окружающие ткани; значит, прожила она недолго.

— И что их вызвало?