Туве Альстердаль - Тоннель

— Мне позвонили вчера вечером, чтобы я приехал и объяснил ему, что происходит, какие у него есть права и тому подобное. По большей части мне сказать нечего. Я встречался с ним лишь на короткое время.

— И что же в таком случае происходит? Он арестован, заключен под стражу? Его можно навестить?

Антон Адамек обернулся и, кажется, внимательно оглядел остальных посетителей в зале. Пара немецких туристов, экипированных для горных восхождений, один из завсегдатаев, заказавших себе первую порцию пива за день.

— Пожалуй, я бы выпил немного кофе, — проговорил Адамек.

Моя рука слегка дрожала, когда я наливала ему из кофейника, который входил в сервировку завтрака.

— Как вы понимаете, я связан обязательством о неразглашении служебной тайны, — продолжил он. — Честно сказать, мы вообще с вами не должны сейчас разговаривать.

Мне показалось, что его взгляд скользнул чуть ниже, между моих грудей, но я не уверена. Я надела белое платье, закрасила макияжем следы усталости, наложила светлые тени, которые скрыли истинное положение дел на моем лице.

— Я рада, что вы пришли, — сказала я.

Переводчик повертел в пальцах чайную ложечку.

— Они имеют право задержать вашего мужа на сорок восемь часов. Он, в свою очередь, имеет право связаться со своим посольством, но он отказался, потому что не считает, что он в чем-то виновен, и вместо этого потребовал, боюсь, довольно громко, чтобы его немедленно отпустили. По этой же самой причине он отказался от адвоката. Боюсь, это ошибка с его стороны.

— Он не совершал никакого преступления.

— Я всего лишь переводчик.

— Ему полагается адвокат?

— В случае если встанет вопрос о заключении под стражу, они сами назначат оного, не важно, хочет он того или нет. Когда речь идет о столь тяжком преступлении, этого требует закон.

— Сорок восемь часов, говорите? — Стрелки часов забегали в моей голове. Вчера, когда Даниеля увозили, время было около часу дня, или отсчет начался с того момента, когда они заключили его под стражу? Я представила себе тюремную камеру, воображение нарисовало нечто средневековое, с толстыми каменными стенами.

— Чепуха какая-то, — не согласилась я. — Они что, в самом деле могут задержать человека на двое суток, даже если тот ничего не делал?

— До тех пор, пока они не предоставят судье обвинение. В этом случае они имеют право продержать его под стражей еще двадцать четыре часа, ожидая решения об аресте.

Антон Адамек поднес чашку кофе ко рту и слегка поморщился, я не поняла, к чему это относилось — к кофе ли, правовому законодательству или поведению Даниеля. Из-за того, что он кричит, требует и отказывается…

— Как вы думаете, когда мне можно будет с ним встретиться?

— Боюсь, прямо сейчас такая возможность вряд ли представится.

Страх принял другую форму. Ощущение земляного пола под ногами и сводов подвала над головой, которые все тянутся и тянутся, уходя все глубже вниз, и нет путей назад.

— Мой муж не очень хорошо себя чувствует, — пробормотала я, обращаясь к недоеденному бутерброду, который лежал передо мной — абрикосовый мармелад и безвкусный сыр.

— Простите, — переводчик подался чуть вперед, — я не слышу…

Я повторила сказанное и вспомнила, что еще при первой нашей встрече обратила внимание на его глаза. На сквозившие в них уверенность и глубину.

— Я вас понимаю, — сочувственно кивнул он, — никто не будет чувствовать себя хорошо в подобной ситуации.

— Я не это имела в виду, — сказала я и покосилась на часы. Время еще есть. Кто-то должен об этом знать, подумала я, кто-то должен суметь понять Даниеля. — Я хочу сказать, что сейчас он сам не свой. И может довольно резко, я бы даже сказала агрессивно реагировать на мелочи. Просто чтоб вы знали. Если он ведет себя так во время допроса, то это вовсе не значит…

Антон Адамек глядел на меня молча, но с интересом, во всяком случае, так мне показалось.

— Мы потому и купили усадьбу, — продолжила я, — потому что он не видел иного выхода, который мог бы нас устроить. Это не его вина, все было несправедливо и даже незаконно, но что случилось, то случилось. Он воспринял все довольно близко к сердцу. Очень близко. Речь идет о работе, которая ему очень нравилась, в которой он разбирался и которую любил. Представьте, если бы половина вашей жизни, все, что казалось вам прочным и незыблемым, внезапно улетучилось за одну ночь. И люди поворачиваются к тебе спиной и начинают тебя избегать.

— Это я могу себе представить, — кивнул Антон Адамек.

— Он поранил колено, — продолжала я, — позапрошлой зимой. Несчастный случай на лыжах во Французских Альпах. Должно быть, первую операцию ему делал какой-нибудь халтурщик, или же ему просто не повезло, но колено заживало плохо.

Я поняла, что пустилась в слишком подробные объяснения. Это было видно по взгляду Антона Адамека. В нем застыло напряженное терпение, словно ему было жаль меня и он только поэтому меня и слушал, но я не могла просто так заявить, что Даниель уволился с работы. Тогда бы они думали, что это его вина. А это не так. Просто неудачное стечение обстоятельств.

— Он работал в издательстве, которое выпускало школьные учебники. Но здесь, у вас в стране, вы, наверное, тоже заметили, как все быстро изменилось. Все учебные материалы стали оцифрованными, школы больше не покупают учебников, а детей снабдили смартфонами и планшетами. Произошла реорганизация по многим направлениям, привыкание к новой действительности, экономисты выбились в начальники, на первый план вышли совсем другие навыки и умения. «Цифровые аборигены», как выразился один из новых владельцев издательства, имея в виду молодых людей, которые родились в век цифровых технологий. Проходит какое-то время, прежде чем ты понимаешь, что совещания проходят там, куда тебя не приглашали. Что твой опыт и знания уже никому не нужны.

Я понимала, что говорю слишком много, но мне действительно хотелось, чтобы он понял.

— И вот если соединить все это с травмой колена и тремя операциями, когда Даниель не мог находиться на работе, а значит, и не имел возможности сохранить за собой свое место…

Антон Адамек тронул телефон, наверное, чтобы посмотреть время. Экран осветился. Осталось восемнадцать минут.

— Простите, — сказала я. — Я понимаю, что это долгая история…

— Думаю, я вас понял.

— Даниеля всегда очень ценили. Он и помыслить не мог, что окажется одним из этих.

— Которых?

Я уставилась в пол, ощущая себя предательницей. Но ведь все, что я делала, я делала для Даниеля. Согласилась купить виноградник в этом чертовом городишке, чтобы выстроить что-то свое, новое и неизменное. Что уже не сумели бы у него отобрать и что заставило бы его вновь начать гордиться собой.