Лайза Джуэлл - Опасные соседи

— Разве ты забыла? Того старика, что приезжал в белом фургоне, чтобы забрать наше белье в стирку? Он был такой крошечный, что ты все время переживала, что он не сможет донести белье до фургона?

Взгляд моей матери медленно скользнул влево, словно она вспоминала сон.

— Ты прав. Я совершенно забыла о нем, — сказала она.

— Почему он больше не приезжает?

Мама потерла характерным жестом кончики пальцев, и я с тревогой посмотрел на нее. Я знал, что означает этот жест. Я давно это подозревал, но сегодня я впервые получил подтверждение моим подозрениям. Мы были бедны.

— Но куда делись все папины деньги?

— Тсс.

— Ничего не понимаю.

— Тсс! — снова шикнула она. И, осторожно потянув меня за руку, привела в свою спальню, где усадила на кровать. Сжав мою руку в своей, она пристально смотрела на меня. Мне же бросилось в глаза, что она не накрашена. Интересно, задумался я, и когда она перестала пользоваться косметикой? За это время столько всего изменилось, причем так медленно и незаметно, что порой бывало трудно уловить момент, когда собственно начались эти изменения.

— Ты должен пообещать, — сказала она, — что никому об этом не скажешь. Ни твоей сестре. Ни другим детям. Ни взрослым. Никому-никому, договорились?

Я кивнул.

— И я говорю это тебе только потому, что доверяю тебе. Потому что ты человек разумный. Так что не подведи меня, договорились?

Я кивнул еще энергичней.

— Деньги у отца закончились давным-давно.

Я ахнул.

— Что, сразу все?

— Можно сказать, что да.

— И на что мы живем?

— Папа продавал акции и ценные бумаги. Еще есть пара сберегательных счетов. Если мы сможем жить на тридцать фунтов в неделю, у нас все будет хорошо, по крайней мере, еще пару лет.

— На тридцать фунтов в неделю? — мои глаза полезли на лоб. Когда-то мама тратила тридцать фунтов в неделю на одни только свежие цветы. — Но это невозможно!

— Возможно. Дэвид сел с нами и все посчитал.

— Дэвид? Но что Дэвид знает о деньгах? У него даже нет своего дома!

— Тсс. — Она прижала палец к губам и с опаской посмотрела на дверь спальни. — Ты должен доверять нам, Генри. Мы взрослые люди, и ты должен нам доверять. Берди зарабатывает деньги уроками скрипки. Дэвид получает деньги за свои занятия фитнесом. Джастин зарабатывает кучу денег своими травами.

— Да, но ведь они нам ничего не дают?

— Неправда. Каждый вносит свою долю. И мы живем за счет этой общей копилки.

И тогда до меня дошло. Предельно ясно и четко.

— То есть теперь это коммуна? — с ужасом спросил я.

Моя мать рассмеялась, как будто я ляпнул какую-то глупость.

— Нет! — сказала она. — Конечно же, нет!

— Почему отец не может просто продать дом? — спросил я. — Мы могли бы жить в небольшой квартире. Там нам было бы даже уютно. И тогда у нас была бы куча денег.

— Но дело не только в деньгах, ты ведь это знаешь, не так ли?

— Тогда в чем? — спросил я. — В чем дело?

Она еле слышно вздохнула и подушечками больших пальцев погладила мою руку.

— Думаю… все дело во мне. В том, как я воспринимаю себя, в том, что мне так долго было грустно, и что все это… — она обвела глазами огромную спальню с пышными занавесками и сверкающей люстрой, — не делает меня счастливой. Скорее угнетает. А потом появился Дэвид, и он показал мне другой способ жить, менее эгоистичный. У нас слишком много всего, Генри. Ты понимаешь? Слишком, слишком много всего, а когда у человека слишком много, это тянет его вниз. И теперь, когда денег практически не стало, самое время измениться, подумать о том, что мы едим и чем пользуемся, что тратим и чем наполняем наши дни. Мы должны дарить миру, а не постоянно что-то брать у него. Ты знаешь, Дэвид… — она произнесла его имя, и ее голос прозвенел как ложка, которой ударили по бокалу. — Он почти все свои деньги отдает на благотворительность. И теперь, по его совету, мы делаем то же самое. Дарить нуждающимся людям — это хорошо для души. Жизнь, которой мы жили раньше, была расточительной. Неправильной. Ты понимаешь? Но теперь, когда Дэвид здесь, чтобы вести нас по правильному пути, мы можем начать восстанавливать баланс.

Я пару секунд пытался постичь весь смысл услышанного.

— Итак, они остаются, — сказал я в конце концов. — Навсегда?

— Да, — ответила она с легкой улыбкой. — Да. Я надеюсь, что это так.

— А мы бедные?

— Нет, мы не бедные, мой дорогой. Нас просто ничто не обременяет. Мы свободные.

Либби, Миллер и Дайдо обыскивают дом сверху донизу в поисках возможных путей проникновения таинственного человека в носках. В задней части дома есть большая застекленная дверь, которая выходит на каменные ступеньки, ведущие в сад. Изнутри она закрыта на засов, и когда они пытаются ее открыть, она оказывается запертой на ключ. В щели между дверью и дверной коробкой проникли побеги густо разросшейся глицинии, что указывает на то, что дверь не открывали в течение многих недель и, возможно, даже лет.

Они толкают пыльные оконные рамы, но все они заперты. Они заглядывают в темные углы в поисках секретных дверей, но их нет. Они перебирают все ключи на связке Либби и, наконец, находят тот, который открывает застекленную дверь. Но та даже не сдвинулась с места.

Миллер смотрит сквозь стекло наружу.

— Там снаружи навесной замок, — говорит он. — У вас есть в этой связке маленький ключ?

Найдя самый маленький ключ, Либби передает его Миллеру.

— Вы не будете возражать, если я выставлю стекло?

— Выставите стекло? — говорит она. — Чем?

Он показывает ей свой локоть. Она морщится.

— Тогда действуйте.

Чтобы смягчить удар и не порезаться, он обматывает локоть потрепанной ситцевой занавеской. Стекло трескается и раскалывается на две идеально равные части. Он просовывает в получившееся отверстие руку и маленьким ключом отпирает навесной замок. Разрывая спутанные побеги глицинии, дверь наконец открывается.

— Вот, — говорит Миллер, выходя на лужайку. — Здесь выращивали снадобья.

— Те самые, которые убили родителей Либби? — спрашивает Дайдо.

— Да. Белладонну. Ее еще называют сонная одурь. Полиция нашла большой куст этого растения.

Они идут в дальний конец сада, точнее, в прохладную тень под пологом высокой акации. Здесь, лицом к дому, стоит скамья, как будто специально изогнутая в форме тени дерева. Даже в самое жаркое лето, какое только Лондон знал за последние двадцать лет, скамейка оставалась влажной и заплесневелой. Либби осторожно проводит кончиками пальцев по подлокотнику и представляет себе Мартину Лэм, как та сидит здесь солнечным утром, с кружкой чая в руках. Ее руки покоятся там, где сейчас лежат пальцы Либби, она наблюдает за кружащими над головой птицами. Другая рука поглаживает выпирающий живот, а сама она улыбается, чувствуя, как ребенок крошечными кулачками и ножками пинает ее изнутри.