Лайза Джуэлл - Опасные соседи

— О боже, о боже, о боже.

Она опускается на корточки и щупает его пульс. Пульса нет.

Она начинает разговаривать сама с собой.

— О’кей, — говорит она, вставая. — О’кей. Итак, кто знает, что ты была здесь? Джой… Майкл мог сказать Джой. Но он сказал бы ей, что приедет Люси Смит. Да. Люси Смит. Но это не мое настоящее имя, и теперь я даже не Люси Смит. Я… — Ее рука находит маленькую фетровую сумочку. Она достает паспорта, открывает последнюю страницу и читает. — Я — Мари Валери Карон. Отлично. Я — Мари Карон. Да. А Люси Смит не существует. Джой не знает, где я живу. Но…

— Школа! — говорит она. — Майкл знал, в какую школу ходил Марко. Но мог он сказать об этом Джой? Нет, он не сказал бы об этом Джой. Конечно, нет. И даже если бы сказал, они знают только Люси Смит, а не Мари Карон.

А Стелла ходит в другую школу, не в ту, где учится Марко, и никто, кроме меня и Самии, не знает, где она. Так, а те, кто делали паспорта? Нет. Это люди из преступного мира, никому даже не придет в голову спрашивать их. Так что никто даже не подумает их искать. Дети. Они знали, что я поехала сюда, но они никому не скажут. Хорошо. О’кей.

Она ходит туда-сюда и рассуждает вслух. Затем смотрит на тело Майкла. Должна ли она оставить его на полу? Чтобы Джой обнаружила его завтра утром. Или лучше перетащить его в другое место, а здесь все отмыть? Спрятать тело? Оно такое большое. Где она его спрячет? Ей никогда не спрятать его так, чтобы его никто не нашел, но, может, хотя бы на то время, пока они с детьми доберутся до Лондона.

Да, решает она, да. Она все отмоет. Она перетащит тело в винный погреб. Она накроет его чем-нибудь. Джой придет завтра и подумает, что он куда-то ушел. Она не будет знать, что он пропал, пока не появится запашок. К тому времени ее с детьми уже здесь не будет. И все подумают, что его убил кто-то из темных личностей, с которыми он якшался.

Она открывает дверцу шкафчика под раковиной. Она достает отбеливатель. Она открывает новый рулон кухонного полотенца.

И принимается за уборку.

Мы с Фином сидели на плоской крыше дома. Эту плоскую крышу нашел Фин. Я понятия не имел, что она существует. Чтобы выбраться на нее, нужно было открыть люк в потолке мансардного коридора, забраться в лаз под низкой крышей, а потом толкнуть еще один люк, выходящий на плоскую крышу, откуда открывается изумительный вид на реку.

Похоже, мы не первые, кто нашел выход на потайную террасу на крыше. Там уже стояла пара грязных пластиковых стульев, несколько засохших растений в горшках и маленький столик.

Я отказывался поверить, что мой отец не знал об этом месте. Он вечно жаловался на то, что сад находится на северной стороне, отчего в нем невозможно любоваться закатом. Здесь, наверху, был уединенный оазис, который весь день купался в солнечных лучах.

Каждый крошечный бумажный квадратик, которые Фин за неделю до этого раздобыл на Кенсингтонском рынке, состоял из четырех еще более мелких квадратов, соединенных вместе. На каждом крошечном кусочке было нарисовано улыбающееся лицо.

— Что, если у нас будет плохой улет? — спросил я, чувствуя себя круглым идиотом от того, что использую такую лексику.

— Мы попробуем всего по половинке, — сказал Фин. — Для начала.

Я кивнул. Я бы предпочел вообще ничего не принимать. Улеты не для меня. Но это был Фин, и я, используя слова моих родителей, пошел бы за ним на край света и прыгнул бы вниз со скалы, попроси он меня об этом.

Я пронаблюдал, как он глотает малюсенькую полоску бумаги, а потом он пронаблюдал, как я сделал то же самое. Небо было акварельно-голубым. Солнце светило слабо, но здесь, в этом тайном месте, было тепло и его лучи согревали нам кожу. Какое-то время мы ничего не чувствовали. Мы говорили о том, что нам было сверху видно: о сидевших в садиках людях, о лениво покачивавшихся на водной глади Темзы лодках, об электростанции на другой стороне реки. Примерно через полчаса я расслабился, решив, что кислота явно поддельная, что ничего не произойдет, что мне все сойдет с рук. Как вдруг я почувствовал, что кровь начинает нагреваться у меня под кожей.

Я посмотрел вверх, на небо, и увидел, что оно заполнено пульсирующими белыми прожилками, которые, чем дольше я смотрел на них, прямо на глазах начинали светиться и переливаться, как перламутр. Я понял, что небо вовсе не голубое, а имеет миллионы разных оттенков, как будто сговорившихся создать бледно-голубой цвет, и что небо коварное и лживое, что на самом деле оно гораздо умнее нас и что, может быть, все, что мы считали неодушевленными вещами, на самом деле умнее нас и смеется над нами. Я посмотрел на листья на деревьях и усомнился в их зелени. «Вы действительно зеленые?» — спросил я себя. Или вы на самом деле крошечные частички пурпурного, красного, желтого и золотого? Их компания закатила вечеринку, и они смеются, смеются, смеются. Я посмотрел на Фина.

— Твоя кожа действительно белая? — спросил я.

Он посмотрел на свою кожу.

— Нет. Она… — Он смерил меня взглядом и громко расхохотался. — У меня чешуя! Смотри! У меня есть чешуя. А у тебя! — он радостно указал на меня. — У тебя есть перья! О боже, — произнес он. — Кем мы стали? Мы животные!

В течение минуты мы гонялись друг за другом по всей крыше, издавая животные звуки. Я погладил свои перья. Фин высунул язык. Его длина привела нас обоих в шок и трепет.

— Такого длинного языка, как твой, я еще ни разу не видел!

— Это потому, что я — ящерица. — Он втянул его назад, а затем снова высунул. Я пристально наблюдал за ним. И как только язык снова выскочил из его рта, я наклонился и сжал его зубами.

— Ой! — сказал Фин, хватаясь за язык и смеясь надо мной.

— Извини! — сказал я. — Я просто глупая птица. Я подумал, что это червяк.

А потом мы перестали смеяться и сидели в пластиковых шезлонгах и смотрели, смотрели, смотрели на кружащееся северное сияние над нашими головами, и наши руки свисали бок о бок, и время от времени костяшки наших пальцев соприкасались, и каждый раз, когда кожа Фина касалась моей, мне казалось, будто все его существо проникало сквозь мой эпидермис, и крошечные частички его сущности, кружась, сливались с моей сущностью, превращая нас с ним в суп, и это было слишком мучительно, и мне нужно было подключиться к нему, чтобы я мог захватить всю его сущность, и мои пальцы переплелись с его пальцами, и он позволил мне держать его за руку, и я чувствовал, как он вливается в меня, как когда-то, когда мы однажды плыли на лодке по каналу, и человек открыл шлюз, и мы наблюдали, как вода перетекает из одного места в другое.

— Вот, — сказал я, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Фина. — Ты и я. Теперь мы с тобой один человек, одно целое.

— Неужели? — сказал Фин, удивленно глядя на меня.