Альбина Нури - Время кошмаров

Около девяти позвонила мать. Спрашивала, во сколько он завтра приедет. Говорила, что испечет пироги, его любимые, с капустой. Мамин голос доносился до Димы, как сквозь вату. Смысла сказанного он почти не понимал, отвечал механически, не задумываясь.

— Мам, ты в демонов веришь? В проклятья?

— Сынок, ты выпил, что ли? — забеспокоилась мать. — Ты смотри…

— Я не пил. Ладно, пока.

— Димочка, ты…

— Я тебя люблю.

Он повесил трубку, не дожидаясь ответа, и увидел, что телефон разрядился, но ставить его на зарядку не стал.

Было уже одиннадцать вечера, но ничего страшного не происходило. Дима все так же неподвижно, словно окаменев, сидел на диване, слушая, как всюду стихают звуки дня. Жизнь постепенно замирала вокруг него, соседние квартиры погружались в сон. Выключались телевизоры, все реже пищала автосигнализация, умолкали разговоры во дворе, таяли людские голоса за стенами.

Все ложились в кровати, укрывались потеплее, уплывали в сон. Дима оставался один — и никому в целом мире не было дела до того, что он, возможно, проживал свои последние часы.

Как когда-то никому не было дела до страданий Валерика.

Полночь. Электронные часы показали четыре ноля, а потом начался отсчет нового дня. Диме все же удалось шагнуть в него! А может, удастся и пережить?

Свет погас во всей квартире одновременно. Ни единого лучика ни с одной стороны — хоть глаз коли. Холодильник захлебнулся на половине оборота: тишина, как и тьма, стала полной и плотной.

И в этой тишине, совсем рядом раздался знакомый уже высокий, звонкий, холодный голос, в котором не было намека на живое, человеческое чувство.

— Вот и я.

Алчность — вот что в нем слышалось. Алчность и голод.

На Диму пахнуло отвратительным смрадом. Это был сладковатый удушливый запах разложения, сырой земли, гниющей плоти. Существо, что пришло за ним, выбралось из могилы и теперь стояло в двух шагах, готовое наброситься.

Рука Димы метнулась к нательному крестику. Схватив его, но не почувствовав желанного спокойствия, он ответил:

— Я знаю, кто ты и как умер. Знаю, что ты убил много людей, и знаю, почему. Тебя предали все, даже мать. Вот потому ты и мстишь им.

Лампа под нелепым абажуром, что стояла в углу комнаты, вдруг затрещала, замигала и засветилась слабым желтоватым светом.

В этом призрачном свечении Дима увидел в метре от себя невысокую фигурку. Существо лишь отдаленно напоминало мальчика, которого Дима сегодня видел на фотографии. Когда-то милые детские черты исказила злоба. Волосы свалялись, кожа местами слезла, глаза провалились в глазницы и сияли красноватым блеском. Черные губы кривились в усмешке. Темный костюмчик вымазан в земле.

Адское создание облизнуло губы.

— Хорошо. Значит, ты знаешь, как сильно я голоден.

— Я не бросал тебя умирать. — Смотреть было невыносимо, но Дима заставлял себя не отводить взгляда. — Я не такой, как они. Хотел помочь, пошел туда, где ты жил. В чем я виноват?

Ему показалось, или в глазах существа промелькнула неуверенность?

— Ты просил найти маму, но ведь и сам знаешь, где она. На кладбище. Ты убил ее, отомстил. Всем отомстил. Зачем же продолжаешь приходить?

— Потому что голод не пропадает. Он становится только сильнее.

— Ты не можешь уйти?

Существо зашлось булькающим смехом:

— Начитался книг о неприкаянных душах? Собрался помочь?

Дима не знал, что ответить, но ответа и не потребовалось.

Жуткое создание с неожиданным проворством подскочило к нему, приблизило лицо к его лицу. Запах гнили стал удушающим, и Дима подумал, что теряет сознание. Ночной гость вцепился в его руки. Пальцы его были ледяными и твердыми, как тиски, и Диму будто парализовало. Холод разлился по венам, вымораживая внутренности. Он хотел вырваться из стального захвата, но ничего не получилось.

«Оно сейчас сожрет меня», — мысль пришла и ушла. Дима утратил способность бояться, как потерял и волю к сопротивлению.

— Нет, — прошептал ему на ухо тот, кто прежде был невинным ребенком, убитым равнодушием взрослых. — Я не съем тебя. Ты был прав. Ты единственный, кто захотел помочь. Поэтому теперь ты будешь есть. Мы будем делать это вместе.

Дима хотел закричать, но горло сжалось.

«Я не хочу!» — Такова была его последняя самостоятельная мысль.

Но она уже не имела значения.

… Утром следующего дня хозяева квартиры вернулись домой. Дядя Костя затащил в прихожую тяжелые чемоданы. Тетя Зоя, на ходу сбросив сапоги, ринулась инспектировать квартиру. Их племенник стоял тут же.

Обнимая его, оба ощутили странный запах — даже не запах, а словно бы его отголосок, но решили, что им показалось. Пожимая Диме руку, дядя Костя удивился, насколько холодна эта рука, а ведь в квартире было жарко.

От этого холода ему стало не по себе, но неприятное чувство быстро прошло.

— Все в порядке, — приговаривала тетя Зоя, обходя одну комнату за другой. — Молодец, Димочка.

Племянник улыбался отстраненной улыбкой и ничего не говорил.

— Здесь ведь никого не было? — спросил дядя Костя.

На секунду на лице Димы промелькнуло удивление.

— Да, милый, не было посторонних? — выжидательно уставилась на него тетя Зоя.

— Что вы тетя, — Дима растянул губы в пластмассовой улыбке, — разумеется, никого. Здесь теперь только я.

Последняя фраза прозвучала непонятно, но супруги списали это на обычную оговорку. Они посмотрели на племянника, и обоим пришло в голову, что он выглядит и ведет себя как-то… не так, как всегда. Но что именно в нем изменилось, что стало другим, и чем эти перемены могут обернуться, понять так и не удалось.

Им предстояло узнать это позже.

Как и Лехе.

Как и многим другим…

— Он буйный у вас? С ним такое раньше случалось? На учете ваш муж состоит?

Вопросы сыпались на Леру, клевали в затылок, градом падали на плечи. На какие-то она отвечала, но большинство просто пропускала: никак не могла разобрать смысла, не получалось сосредоточиться, вникнуть, чего от нее хотят.

Пока Володю обезоруживали, связывали, сажали в машину, увозили, ей все казалось, что это сон — дурной сон, от которого нужно поскорее проснуться. Но как ни пяль глаза, как ни щипай себя за запястье, очнуться от кошмара не получалось.

Потом автомобили разъехались, и Лера осталась одна. Подошла к бару, налила себе коньяку. Выпила залпом, как водку, налила еще. Уселась с ногами в кресло. Перед глазами стояло побелевшее от ужаса, безумное Володино лицо, нож в дрожащей руке. В ушах звучали его вопли:

— Они здесь! Стоят прямо тут! Убирайтесь! Заставь их уйти!

Телефон зазвонил, когда Лера допила уже вторую порцию коньяка. В голове слегка шумело.

Звонила мать. Только этого не хватало. Отношения с родительницей всегда были натянутыми, и говорить с ней сейчас хотелось меньше всего. Но если промолчать, а она потом узнает от кого-то (а узнает мать точно, хотя живет в другом городе), то будет выносить мозг с такой силой, что жить не захочешь.