Эшли Одрейн - Ты знала

Вайолет не отрываясь смотрела на нас. По ее искривившимся губам было ясно – ей неуютно в этом странном здании с неприятным запахом, в обществе незнакомой женщины. Она поерзала на кровати, взглянула на дверь.

– Хочу тебя познакомить кое с кем. Это моя дочь Вайолет.

Та бросила быстрый взгляд на незнакомку в кресле и пробормотала приветствие.

– Какая хорошенькая.

– Спасибо.

– Ты не знаешь, как я сюда попала? – На ее лице отразилась тревога.

– Тебя привезли на машине. Ты жила неподалеку, в квартале Даунингтон-кресент, помнишь?

– Нет.

Вошла медсестра, поставила поднос на столик на колесах.

– Ужин!

– Леда, познакомься с моей дочерью. – Она сжала мою руку и радостно улыбнулась. – Правда красавица?

Вайолет встала и подошла к выходу. Ее подбородок дрожал; казалось, она вот-вот заплачет. Медсестра улыбнулась мне, взбила подушки, положила на тумбочку две таблетки и сняла крышку с подноса. Комнату заполнил отвратительный запах разогретых консервированных овощей. Вайолет отвернулась.

– Мне пора ужинать, а потом ложиться. – Она медленно поднялась с кресла, аккуратно свернула шаль и удалилась в туалет. Я накрыла для нее ужин, положила журнал с кроссвордом на комод. Вайолет молча наблюдала за мной. Послышался шум спускаемой воды; она вышла из туалета и снова опустилась в кресло.

– Нам пора. – Я поцеловала ее в щеку. – Заеду на праздниках. Как дела у Дэниела и Томаса? Они тебя навещают?

– Кто это?

– Твои сыновья. – Я уже много лет их не видела.

– У меня нет сыновей, только ты одна.

Я снова поцеловала ее. Она сосредоточенно разглядывала столовые приборы, не понимая, как с ними обращаться. Я вложила вилку ей в руку и помогла наколоть стручок фасоли. Она кивнула и поднесла ее к губам.

Мы сели в машину. Я думала, Вайолет достанет телефон и начнет писать сообщение, но ошиблась. Стемнело. Мне показалось, наша дочь заснула, но на середине пути она вдруг подала голос:

– Кто эта женщина? Она не может быть твоей матерью, она же черная. – Вайолет говорила обвиняющим тоном, словно я пыталась выставить ее полной дурой.

– Она – самый близкий для меня человек.

– Почему ты не найдешь свою настоящую мать?

Я помедлила, подбирая правдивый ответ.

– Потому что мне страшно увидеть, какой она стала.

Я взглянула на ее изящный профиль. Горло сжалось от горечи. Почти четырнадцать лет я пыталась найти между нами то, чего никогда не было. Я произвела на свет это прекрасное создание, хотела ее, надеялась, что она станет моим миром. Теперь Вайолет почти взрослая женщина. В ее глазах кроется женская мудрость; недалек тот день, когда в ее жизни не останется для меня места. Я окажусь за бортом.

1975

Сесилия рано поняла, что не создана для материнства. Каждый раз, видя ребенка, идущего с матерью, она отворачивалась. Это была естественная физиологическая реакция, точно такая же, как закрыть глаза, защищаясь от брызг воды из-под крана. В ней не оказалось женской тяги заботиться, ласкать, оберегать. Она не умилялась при виде пухлых ножек и совершенно точно не хотела видеть себя в другом живом существе.

Менструации исправно приходили каждый месяц, словно напоминая: тебе не нужен ребенок, не слушай, когда другие говорят, что нужен.

Ей пришлось пожертвовать мечтами и свободой ради семьи.

Когда ребенок начал шевелиться в утробе, Сесилии показалось, что ее отношение меняется. Как-то раз она стояла голая перед зеркалом и смотрела, как ножка младенца двигается, растягивая кожу живота. Сесилия рассмеялась; младенец задвигался активнее. Им было хорошо вместе.

Во время родов врачи ввели ей наркоз, чтобы избавить от боли. Ребенок не хотел появляться на свет. Пришлось сделать три разреза и наложить щипцы, так что головка сплющилась. Когда Сесилия пришла в себя, новорожденный уже лежал в детском отделении среди других младенцев, завернутый во фланелевую пеленку.

– У вас девочка, – сказала медсестра, как будто Сесилия должна была обрадоваться этой новости.

Себ подкатил ее на кресле-каталке к окну и постучал в стекло, вызывая акушерку.

– Вон та. – Сесилия ткнула пальцем: третий ряд, четвертая слева.

– Откуда ты знаешь?

– Ниоткуда.

Акушерка поднесла малышку к окну и продемонстрировала родителям. Девочка лежала тихо, с открытыми глазами. Сесилии показалось, что она похожа на ее старую куклу Бет-Энн.

– Хотите покормить ее? – спросила акушерка и указала на грудь.

Сесилия взглянула на Себа и предложила выйти на воздух. Себ вывез ее через главный вход, прямо в халате и тапочках. Стойка для капельницы с лязгом стукалась о бетонные плиты. Сесилия закурила, глядя на парковку.

– Мы можем сесть в машину и уехать. Только ты и я. – Она потушила сигарету о подошву.

Себ засмеялся.

– Да, обезболивающее, похоже, работает. – Он развернул кресло. – Вернемся в палату. Нужно дать ей имя.

Они забрали ребенка домой к родителям Себа и устроили в плетеной корзине на кухонном столе. Молоко у Сесилии так и не появилось. Девочка питалась молочной смесью и быстро набирала вес, напоминая Сесилии Этту. В отличие от других младенцев, она почти не плакала, даже по ночам. Каждый день Себ говорил Сесилии: «Как же нам повезло».

В моих мокрых волосах запуталась расческа. Мама сидела на унитазе и выпутывала пряди из зубцов. Я предложила просто отрезать их – мне было одиннадцать лет, и я не переживала из-за внешнего вида, но она отказалась: дескать, короткая стрижка мне не пойдет. Удивительно, что ей было до этого дело. Я сидела тихо, пока она дергала меня за волосы, высвобождая расческу. В дальней комнате играло радио, прерываемое помехами. Я разглядывала полинявшие радуги на ночной рубашке.

– У твоей бабушки были короткие волосы.

– Ты на нее похожа?

– Не очень. Сходство между нами не внешнее.

– Я буду на тебя похожа, когда вырасту?

Мама перестала тянуть меня за волосы. Я потянулась за расческой, но она отбросила мою руку.

– Не знаю. Надеюсь, что нет.

– Я тоже хочу однажды стать матерью.

Мама положила ладонь мне на плечо. Я поежилась – ласковое прикосновение было мне в новинку.

– Знаешь, не обязательно заводить детей, если не хочется.

– Ты жалеешь, что родила меня?

– Иногда мне хотелось бы стать совсем другой.

– Какой?

– Не знаю. – Она продолжила заниматься моими волосами. Музыка смолкла, окончательно заглушенная помехами, однако мама не стала выключать радио. – В молодости я хотела писать стихи.

– Почему же не писала?

– У меня плохо получалось. – Мама помолчала, а потом добавила: – После твоего рождения я не написала ни строчки.