Эшли Одрейн - Ты знала

Я не могла понять, как мое появление на свет могло повлиять на мамин поэтический дар.

– Попробуй снова.

– Нет, уже поздно.

Мама продолжила перебирать мои волосы.

– Знаешь, мы многое не можем в себе изменить, – наконец произнесла она. – Но кое-что все-таки можем. Мы впитываем все, что видим и чувствуем. – Мама наконец высвободила зубцы, пригладила растрепанные волосы и подала мне расческу. – Блайт?

– Да?

– Я не хочу, чтобы ты была похожа на меня, но не знаю, как научить тебя стать другой.

На следующий день она ушла.

На следующее утро после визита к миссис Эллингтон я услышала, как Вайолет в ванной разговаривает по телефону с Джеммой, включив воду на полную мощность. Не вслушиваясь, я отправилась на кухню, приготовила ей завтрак, потом уселась напротив нее с чашкой кофе и стала смотреть, как она ест.

– Ну что тебе? – раздраженно спросила она, не донеся ложку до рта. Молоко капнуло на стол. С тех пор как мы вышли из машины, она не проронила ни слова. На плече под воротом джемпера топорщилась бретелька бюстгальтера.

– Хорошо, что в твоей жизни есть Джемма. Я познакомила тебя с миссис Эллингтон, чтобы ты видела – я все понимаю. Главное, чтобы ты чувствовала любовь и поддержку от тех, кому доверяешь, к кому всегда можешь обратиться. И это не обязательно должна быть я, если тебе не хочется.

Она уронила ложку в миску с хлопьями и резко встала. Звякнула посуда. Мой кофе выплеснулся на стол. Я догнала ее у выхода.

– Постой, ты забыла куртку. Я тебя подвезу. – Реакция Вайолет стала для меня неожиданностью. Я-то думала, что протягиваю оливковую ветвь: да, я не та, кто ей нужен, но мне хватает мужества это принять.

– Ну да, тебе бы только меня сбагрить. Жалеешь, что родила меня!

– Это неправда, сама знаешь.

– Врешь ты все! – Она дернулась, но я держала крепко. Мне вспомнился Сэм, его изломанное тельце в коляске. Я подумала о том, что было – или, скорее, не было. О боли. О том, как я тоскую по сыну и по матери. О чувстве вины, о страхе, о сомнениях, годами калечащих мою душу. Я схватила Вайолет еще крепче. По венам побежал адреналин; я дернула ее сильнее, притягивая ближе. Раньше я никогда не причиняла ей физическую боль, честное слово.

На лице Вайолет отразилось удовлетворение, в уголках губ показалась улыбка. Давай, сделай мне больно. Пусть останутся синяки. Я отпустила ее. Она убежала.

Когда я после уроков приехала за ней в школу, мне сказали, что она плохо себя почувствовала и ты ее забрал.

Я отправила тебе сообщение: Мы же вроде договорились о расписании.

Думаю, оно не работает , – пришел ответ.

Вечером раздался стук в дверь, такой тихий, что сперва я решила, будто мне почудилось. Я надела халат и осторожно спустилась по неосвещенной лестнице. За дверью никого не было. На пороге лежал пакет, обмотанный пузырчатой пленкой. Картина Сэма. К ней прилагалась записка от Джеммы:

Возвращаю, так будет правильно.

Картина висела в комнате у Вайолет, а сегодня она выставила ее в коридор. Рама треснула, и холст проткнут в нескольких местах. Мне очень жаль.

Должно быть, эта картина что-то для тебя значит.

Пожалуйста, дай Вайолет личное пространство.

Надеюсь, ты поймешь.

С Рождеством.

Ты еще не успел дойти до автомобиля. Я узна́ю тебя где угодно по развороту плеч и положению локтей при ходьбе. Я машинально позвала тебя по имени. Ты машинально обернулся. Мы посмотрели друг на друга – такие чужие, такие родные люди. Я думала, ты сядешь в машину и уедешь, но ты подошел ко мне, к отремонтированному тобой крыльцу, к дому, который до сих пор по бумагам принадлежит нам обоим. Ты взглянул мимо меня на дверь: дерево расслоилось, из косяка торчала острая щепка.

– Нужно починить.

– Спасибо, что вернул. – Я указала на картину, стоящую в прихожей.

– Благодари Джемму.

Я кивнула.

– Не звони больше моей жене, Блайт. Тебе нужно жить своей жизнью, понимаешь? Ради всеобщего блага.

Я понимала, но мне было неприятно слышать это от тебя.

– Как Вайолет?

Я смотрела на твой профиль, пытаясь разобраться в своих чувствах. Мы уже давно не виделись. По прошествии стольких лет ты казался ненастоящим, словно персонаж из чужой жизни, не моей. Мне хотелось дотронуться до твоего подбородка, почувствовать, каково это – прикасаться к тебе теперь, когда ты полюбил другую женщину и стал отцом другого, не нашего ребенка.

– Что? – спросил ты, почувствовав мой взгляд.

Я покачала головой. Ты тоже покачал головой, потом закрыл глаза и тихо рассмеялся.

– Знаешь, пока я сюда ехал, кое-что вспомнил. – Ты присел на верхнюю ступеньку крыльца, перевел взгляд на дорогу. Я села рядом, закутавшись в халат. – Раньше я тебе не говорил. – Ты снова засмеялся. – Помнишь, когда Сэм только родился, все твои наряды исчезли из шкафа и мы не могли их найти?

– Да, мы думали, они потерялись в той дурацкой дешевой химчистке. – Я вспомнила. У меня тогда чуть крыша не поехала: все мои нарядные блузки, кашемировые свитера и дорогие пиджаки в одночасье испарились. Я несколько месяцев ходила в растянутых джемперах, пока кормила грудью, поэтому не могла точно сказать, когда именно они исчезли, но пропажа вогнала меня в ступор. Мы грешили на новую химчистку, открывшуюся по соседству. Я была слишком измотана и занята, чтобы разбираться, а ты сказал: не волнуйся, купим тебе новые наряды.

– Однажды… – Ты потер переносицу; твои плечи тряслись от смеха. – Однажды ты замерзла и попросила принести кофту. Я заглянул в шкаф и…

Ты не мог договорить. Никогда не видела тебя таким веселым.

– Ну! Говори уже, не тяни!

– Я заглянул в шкаф… там все было… изрезано. – Ты, задыхаясь, выплюнул последнее слово. По твоим щекам текли слезы. – Рукава распороты сверху донизу, все юбки обрезаны, все до единой. Господи, что за зрелище! – Ты вытер лицо тыльной стороной ладони. – Я глянул вниз, а там Вайолет среди тряпок с моим резаком в руках. Забралась туда, как Эдвард Руки-Ножницы, и все почикала. В общем, я выкинул это тряпье и не стал тебе говорить.

У меня отвисла челюсть. Моя праздничная одежда. Вайолет уничтожила мой гардероб. Пока я кормила младенца, она искромсала мои наряды. А ты ее прикрывал.

– Ни хрена себе, – вот все, что я смогла произнести.

Ты снова расхохотался. Тебя прямо распирало от смеха. Я покачала головой и про себя обозвала тебя идиотом. Чего тут смешного?

Но потом сама против воли улыбнулась. Меня тоже пробрал смех. Глупость какая. Ты по-прежнему вил из меня веревки, заставляя подстраиваться под тебя. Мы завывали, словно старые псы в ночи, от одной мысли о безумном поступке Вайолет, о том, насколько абсурдно было скрывать его от меня, о том, что теперь мы сидим рядышком на пороге и смеемся.