Харлан Кобен - Всего один взгляд. Невиновный

Ты живешь в постоянном страхе. И когда тебя выпускают к остальным, уже знаешь: единственный способ выжить — присоединиться к оголтелой компании под названием «Нация арийцев». Грандиозных идей у нее нет, не имеется и глобального видения того, какой должна стать Америка. Они просто любят ненавидеть.

Через полгода после твоей посадки умирает от инфаркта отец. Ты знаешь, что это твоя вина. Ты хочешь заплакать, но не можешь.

В тюрьме ты проводишь четыре года. Четыре года — столько же времени учатся студенты в колледже. У тебя день рождения — двадцать пять лет, — и ты его стыдишься. Говорят, что ты изменился, но сам ты не уверен.

Когда ты выходишь на волю, то ступаешь неуверенно, словно в любой момент земля под ногами может провалиться. Точно земля может расступиться и поглотить тебя.

С тех пор ты всегда ходишь так, в каком-то смысле.

Брат Берни встречает тебя у ворот. Он только что женился. Его жена Марша беременна, ждет первенца. Берни обнимает тебя, и ты чувствуешь, что последние четыре года словно не в счет. Ну, почти. Будто их не было вовсе. Твой брат отпускает шутку. Ты смеешься, впервые за долгое время смеешься по-настоящему.

Ты заблуждался — жизнь твоя вовсе не кончилась той морозной ночью в Амхерсте. Брат поможет тебе вернуться к нормальной жизни. Ты даже встретишь однажды красивую женщину. Зовут ее Оливия. Она сделает тебя счастливым просто до головокружения.

И ты женишься на ней.

В один прекрасный день, через девять лет после того, как ты вышел из этих ворот, ты узнаешь, что твоя красавица-жена беременна. И решаешь купить мобильные телефоны, чтобы всегда быть с ней на связи. Однажды ты сидишь на работе, и телефон звонит.

Тебя зовут Мэтт Хантер. Телефон звонит второй раз. И ты отвечаешь…

Рино, штат Невада

18 апреля

Звонок в дверь пробудил Кимми Дейл от сна. Она потянулась в кровати, тихонько застонала, подтащила поближе будильник.

11:47.

На улице, можно сказать, самый разгар дня, а в трейлере темно, как ночью. Кимми так нравилось. Она работала по ночам и засыпала с трудом. Прежде, в Лас-Вегасе, она чего только не перепробовала — жалюзи на окнах, занавески, шторы, ставни и специальную повязку для глаз, пока наконец не нашла устраивающую ее комбинацию, не позволяющую раскаленным лучам солнца Невады проникать в ее убежище. Здесь, в Рино, лучи не такие безжалостные, но все равно так и норовят пробраться в мельчайшую щелку.

Кимми села в своей огромной двуспальной кровати. Телевизор безымянной модели, купленный по случаю у одного местного владельца мотеля, решившего обновить обстановку в номерах, был включен, но без звука. На экране плавали некие мутные образы, точно призраки из потустороннего мира. Сейчас она спала одна — настал перерыв в неиссякаемом потоке партнеров. Был период, когда каждый гость Кимми, каждый мало-мальски перспективный самец приносил с собой надежды в эту кровать, вновь и вновь заставлял ее с замиранием сердца задумываться: «Может, это он и есть, тот, единственный?» Но по прошествии времени и недолгом размышлении Кимми понимала: нет, не он.

И надежд больше не осталось.

Она медленно поднялась. Припухлость на груди, оставшаяся после недавней косметической операции, еще не спала, любое резкое движение отдавалось болью. Кимми уже в третий раз сделала себе такую операцию. Она не хотела ее делать, но настоял Чалли, уверяющий, что глаз у него в подобных делах наметанный. Груди у нее опускались, это факт. А потому и успехом Кимми почти не пользовалась. Вот и пришлось согласиться. Но кожа в этом месте сильно натянулась из-за предшествующих хирургических вмешательств. И когда Кимми лежала на спине, проклятые груди распадались в разные стороны и пялились сосками, точно рыбьи глаза.

В дверь опять позвонили.

Кимми перевела взгляд на свои ноги цвета эбенового дерева. Всего-то тридцать пять, никогда не рожала, но варикозные вены разрастались, как откормленные червяки. Слишком много лет простояла на ногах. Чалли скажет, что и над ногами надо поработать. Нет, она пока в форме, фигурка просто супер, а уж задница — глаз не оторвать, однако тридцать пять — это тебе не восемнадцать. И целлюлит. И варикозные вены. Ну точь-в-точь рельефная карта.

Кимми воткнула сигарету в рот. Коробок спичек фирменный, позаимствован с последнего места работы, стриптиз-бара «Похотливый бобер». А ведь некогда в Лас-Вегасе она была звездой, выходила на сцену под именем Черная Магия.

Впрочем, о тех днях Кимми не тосковала. Если честно, она вообще не тосковала ни об одном дне своей жизни.

Кимми накинула халат и отворила дверь спальни. Защиты от солнца в этой комнате не было, и свет больно ударил в глаза. Она заморгала, заслонила их ладошкой. Гости редко баловали Кимми — дома она сидеть не любила. И решила, что это, наверное, пришел кто-то из «Свидетелей Иеговы». В отличие от большинства обитателей этого мира Кимми обычно не возражала против подобных визитов. Всегда приглашала в дом и терпеливо выслушивала помешанных на религии людей. Она даже немного завидовала им: нашли хоть какую-то опору в жизни. И от души желала столь же свято уверовать. Надеялась, как это было с мужчинами в ее жизни, что на сей раз все будет по-другому, они убедят ее, и она найдет наконец что-нибудь стоящее, на что всегда можно опереться.

Кимми, не спрашивая, кто там, открыла дверь.

— Вы Кимми Дейл?

На пороге стояла молоденькая девушка лет восемнадцати-двадцати, совсем не похожая на свидетельницу Иеговы. Не было на ее лице вымученной фальшивой улыбки. Кимми даже подумала, будто это одна из новообращенных Чалли, но нет. Некрасивой девушку назвать нельзя, однако она не во вкусе Чалли. Тот любил шик, блеск и всяческий гламур.

— Ты кто? — спросила Кимми.

— Не важно.

— Не поняла…

Девушка опустила голову и прикусила нижнюю губку. Кимми усмотрела в этой манере нечто отдаленно знакомое и ощутила, как вдруг забилось сердце.

— Вы знали мою маму, — промолвила девушка.

Кимми глубоко затянулась сигаретой.

— Да я много матерей знала.

— Мою маму, — повторила девушка. — Кэндес Поттер.

Кимми вздрогнула. На улице жара, но ей вдруг стало зябко, и она поплотнее запахнула халат.

— Можно войти?

Разве Кимми ответила «да»? Да она вообще ничего не сказала, лишь отступила и пропустила девушку в фургон.

— Я не понимаю… — сказала Кимми.

— Кэндес Поттер, так звали мою мать. Она отдала меня на удочерение в тот день, когда я родилась.

Кимми старалась успокоиться. Закрыла дверь.

— Хочешь чего-нибудь выпить?

— Нет, спасибо.

Женщины смотрели друг на друга. Кимми скрестила руки на груди.

— И все равно не врубаюсь, чего тебе здесь надо.