Генри Сирил - Сценарий [litres]

Не обязательно, что все обстояло именно так, но возможно что-то подобное. Ведь возможно! Все это детали, главное тут вот что: сумасшедший может свободно покидать границы психиатрической клиники. Что, если Колин Гаррет страдал своим недугом уже долгие-долгие годы, что, если всю жизнь? Тогда получалось: моей смерти изначально желал сумасшедший. А в справедливости такого желания, если оно исходит от человека с больным рассудком, я совершенно не уверен.

И тут вдруг мне пришло в голову задать вопрос, о котором я совершенно не подумал. Хотя должен был задаваться им всю дорогу, пока мы с Эйлин ехали в Лос-Анджелес; и еще раньше, с первой секунды, как только узнал о существовании Гаррета от частного детектива Дойла.

– Скажите, – обратился я к медсестре, идущей впереди, – что с ним? Что с моим другом? Чем именно он страдает?

Мы подошли к лестнице, ведущей на второй этаж. Медсестра сбавила шаги, заглянула в бумаги, которые несла в руках, и ответила:

– Невротическое психическое расстройство.

– Это звучит одновременно и пугающе, и безобидно. Он способен… эм-м… воспринимать слова?

– Конечно, – улыбнулась медсестра. – Вы странно представляете себе состояние вашего друга.

– Так что с ним? Простыми словами.

Мы поднялись на второй этаж и остановились перед стеклянной широкой дверью, сквозь которую я видел огромный холл с зонами отдыха и круглыми столами, занятыми людьми. Напоминало столовую.

– У мистера Гаррета сильнейшая депрессия, – сказала медсестра и открыла дверь.

Когда мы вошли, некоторые из пациентов принялись пристально изучать меня с ног до головы. Кто-то настороженно, кто-то приветливо улыбаясь, как старому знакомому. Многие и вовсе не обратили на нас никакого внимания, продолжая смотреть телевизор, висящий в дальнем углу под самым потолком, или читать книгу. Сам я ощущал себя так, что впору самому занимать кровать в одной из комнат этой больницы. Ноги превратились в желе, казалось, они вот-вот растекутся по полу, не выдержав веса тела. Меня начинал бить озноб. Только теперь я до конца осознал, что встреча с Гарретом – это реальность. И она неизбежна. Ибо я сам шел к ней и не повернул в сторону, хотя об этом молила каждая клетка моего тела. «Беги, беги, пока не поздно, пока осталось еще время, ты можешь развернуться и уйти». И мысленно я был уже внизу, садился в машину к Эйлин; она заводила мотор, и мы мчались обратно в Нью-Йорк, заходящее солнце раскрасило Гранд-Каньон фантастическими красками, сделало его похожим на декорацию к фильму «Марсианин» (да, мы будем возвращаться через Гранд-Каньон, мы должны его посмотреть, он прекрасен). Мысленно я плевал на прошлое Эндрю Гудмана, плевал на уродливую вмятину на голове, на вечно зудящую дыру вместо левого глаза; на еле гнущуюся ногу; на одеревеневшую руку, почти мертвую, почти чужую.

Но продолжал идти за медсестрой, огибая беспорядочно стоящие столики.

И когда мы остановились, когда медсестра подошла к одному из пациентов, сидящему у окна к нам спиной, разглядывающему голубей на карнизе, когда тот выслушал ее и повернулся и посмотрел на меня, и на лице его отразилось, всего на секунду, отразилось удивление и еще, мне показалось, страх, и когда он вновь отвернулся, а медсестра оставила нас, я не нашел в себе сил заговорить. Опустившись на первое попавшееся кресло, я смотрел на спину Колина Гаррета и не мог вымолвить ни слова. Я не знал, с чего начать; не знал, стоит ли вообще что-то начинать.

– Молодой человек, вы напрочь лишены всяких манер!

– А? – Я поднял голову.

Передо мной стояла старая женщина с химической завивкой, какие делали лет пятьдесят назад.

– Вы заняли чужое место, – сказала она, скрестив руки на груди.

Я молча пересел на соседнее кресло.

Прошла тысяча лет, а я все продолжал сидеть и смотреть на спину Гаррета, пытаясь унять дрожь. Наверное, я бы так и просидел до закрытия больницы, а выйдя на улицу, уже не вернулся бы сюда никогда. Но Гаррет заговорил сам. Медленно повернувшись, он улыбнулся одними губами (глаза его были мертвы, я не знаю, как назвать это иначе) и сказал:

– Здравствуй, Эндрю.

Вспоминай, Эндрю. Начни с предметов.

Старый армейский рюкзак. Думаю, ты не расставался с ним ни на минуту. И я знаю почему. Ты боялся потерять то, что в нем лежало. Ты хранил это для меня, потому что в глубине души не сомневался – когда-нибудь мы встретимся. И тогда ты уничтожишь меня. За то, что из меня вышел никудышный отец.

Улыбка, словно выдолбленная в мраморе, она не сходила с твоих губ, когда ты скинул рюкзак на землю и пнул его к моим ногам.

«Можешь не сейчас, – сказал ты, – можешь после того, как убьешь меня, но обязательно открой его. И забери то, что в нем лежит».

Если вам нужно провести кого-то странным, нелепым маршрутом, говорите ему, что это сюрприз. Не усложняйте. Если человек вам доверяет, этих двух слов вполне хватит. Это сюрприз – и можете завести их в темный подвал заброшенного дома. Если это ребенок, который верит вам, – не усложняйте. В этом нет смысла.

Ангар, с которого мы с Дорой собираемся запустить воздушного змея, находится на юго-западе от Брентвуд-парка, если смотреть на Оак-стрит. Дора знает это, но мы катим наши велики в сторону Секонд-стрит, потому что…

«Это сюрприз».

«Ну расскажи! Мне же интересно!»

«Увидишь. И не отставай!»

Если светит летнее солнце, если самое страшное, что может представить ваш спутник, – это двойка по алгебре, – вам не нужно ломать голову. Достаточно двух слов: это сюрприз.

«Блин. – Она смеется. – Ненавижу сюрпризы. Мне не хватает терпения. Ну скажи!»

«Почти приехали».

Мы останавливаемся на парковке за два здания от пиццерии «Джузеппе». Потому что здесь есть то, что мне нужно. В нескольких ярдах от нас над входом в станцию по проверке смога висит камера видеонаблюдения. И еще одна на торце антикварной лавки. Мы в их поле зрения.

«Чего мы остановились?»

Если с вами тот, кто доверяет вам, не стоит ломать голову, выдумывая что-то сложное.

«По-моему, у меня спустило колесо».

«Да нет, все нормально».

И мы едем дальше.

Останавливаемся перед бледно-оранжевой вывеской пиццерии.

«Подожди меня тут, я мигом», – говорю я Доре.

В «Джузеппе» отвратительное вишневое мороженое. Оно похоже на безвкусные красноватые холодные сопли. И все-таки мы купим его именно здесь, в пиццерии без единой камеры наружного наблюдения. Вероятно, Джузеппе не сильно переживает о безопасности своего заведения.

Если тот, кому вы верите, ведет вас странным маршрутом, что вы подумаете? На каком месте в списке предположений будет стоять «меня хотят убить, а сейчас убийца просто обеспечивает себе алиби»?