Генри Сирил - Сценарий [litres]

Я курил, разглядывая белоснежные домики по обе стороны узкой проезжей части и думал о том, что, возможно, какой-то из этих уютных коттеджей – мой.

– А ведь я из этих мест. Может быть, даже вон тот дом, с идиотской оранжевой крышей, – я указал пальцем, – принадлежит мне. Или моим родителям.

Я испытывал сильное волнение. Возникло чувство, что все вокруг мне знакомо. Наверное, так мне только казалось, потому что никакие конкретные (да и никакие вообще) воспоминания не вернулись.

Спальный район остался позади. Его сменили невысокие холмы слева и справа от нас, поросшие редким кустарником. «Цивик» Эйлин свернул на виа Лопез.

– Вроде как подъезжаем.

Я кивнул.

– Это здесь. – Эйлин сверилась с навигатором и, убедившись, что мы приехали по нужному адресу, свернула на парковку.

Я был немало удивлен. Больница напоминала скорее офисное помещение, нежели место, в котором содержались люди с психическими отклонениями. Белоснежное трехэтажное здание с огромным количеством окон без единой решетки. Если бы мне сказали, что здесь оформляют кредиты на покупку новой машины или продают туристические путевки, я бы легко поверил. В моем представлении подобного рода заведения выглядели более зловеще: особняк викторианской эпохи с массивными металлическими решетками на окнах и огромной дубовой дверью парадного входа.

– Давай посидим минутку, – предложил я.

– Волнуешься?

– Еще бы.

– Хочешь, я пойду с тобой?

Я закурил и выпустил дым в открытое окно.

– Не нужно. Знаешь, я могу там задержаться. Ведь я понятия не имею, что меня ждет за этими дверьми. Подбери, пожалуйста, нам номер в гостинице. Думаю, мы пробудем в Лос-Анджелесе какое-то время.

Эйлин кивнула, а затем, положив ладонь мне на колено, мягко произнесла:

– Что бы ты там ни услышал, ты знаешь – у тебя есть друзья. Люди, которым ты не безразличен. Не забывай об этом. За свою жизнь я повидала много ублюдков. Мне было восемнадцать, Бак сидел в тюрьме… Ублюдков я повидала много. И ты – не один из них.

Она отняла руку от колена, и мне показалось, она хотела провести ею по моей щеке, но, смутившись, передумала.

– Ты хороший.

Докурив, я вылез из машины, козырнул Эйлин и захромал ко входу.

Внутри помещение походило на офисный центр еще сильнее, чем с улицы. Совершенно ничего не напоминало больницу. То, что это все-таки лечебница, а не что-то иное, выдавали мелкие детали. Например, я обратил внимание на кодовые замки, висящие на дверях из толстого стекла, за которыми тянулся узкий коридор с комнатами по обе стороны. Впрочем, такие замки имеются почти в любом учреждении, которое ежедневно посещает огромное количество посторонних людей: в банках, почтовых отделениях и прочих.

Я подошел к стойке ресепшн и поздоровался с миловидной девушкой за стеклом.

– Чем могу помочь? – Она улыбалась широко и, по-моему, вполне искренне. По крайней мере, так показалось. Хороший знак. Быть может, меня не пошлют куда подальше.

Всю дорогу до самой Калифорнии я рылся в интернете, пытаясь разобраться с устройством работы психиатрических клиник. Что я только не узнал. И о деинституционализации – реформе, начатой еще в шестидесятых, с целью улучшения качества содержания больных; и о том, что в штатах на каждого четырнадцатого приходится один душевнобольной; и о том, как одна из крупнейших психиатрических клиник ставит лжедиагнозы, чтобы увеличить доходы за счет страховых выплат. Но я так и не смог узнать, могу ли навестить кого-либо, не являясь ему ни родственником, ни даже соседом по дому. На всякий случай я выдумывал какие-то легенды, вроде того, что «пришел проведать родного брата, которого не видел долгие годы и вообще жил в другой стране, в Дании, и, возможно, он меня не узнает, однако…» Дальше я запутывался в собственной бредовой истории и начинал сочинять новую. В конечном счете я решил ничего особенного не придумывать, а просто спросить, могу ли я навестить мистера Колина Гаррета, своего давнего знакомого.

Так и сделал.

Девушка улыбнулась еще шире (я снял бейсболку, чтобы ничего не скрывало огромную вмятину в черепе).

– Разумеется. У нас не тюрьма. Большинство наших пациентов проходят полустационарное лечение.

Я не совсем понял, что именно это означает (уходят домой по выходным?), но уточнять не стал, мне было не особо интересно.

– Как вас представить мистеру Гаррету?

У меня возникло ощущение, словно я записывался на прием к премьер-министру. Я снова нацепил бейсболку и сказал:

– Меня зовут Эндрю Гудман.

Туалет открывали по расписанию.

Эту меру приняли вовсе не с целью поиздеваться над детьми. Просто таким образом гораздо проще воспитателям следить за санитарно-гигиеническим состоянием туалетных комнат. Если снять замки – парни и девочки старших групп будут бегать туда курить. Впрочем, курение – одно из меньших зол. Туалетная комната превратится в универсальное место «развлечений». Здесь будут издеваться над «шестерками»; пить алкоголь, принесенный за небольшое вознаграждение местным сторожем; здесь, укрывшись в кабинках, лишались девственности тринадцатилетние любовники. Предоставленные сами себе, они не боролись с инстинктами, но следовали их зову, словно дикие звери. «Возраст согласия» определялся природой.

Туалеты открывали два раза в день. Утром и вечером. В будни это ничего: большую часть дня Андрей проводил в школе, там туалеты всегда держали открытыми. А вот в выходные, когда весь день приходилось оставаться на территории детского дома…

Андрей научился терпеть. Главное – не пить много воды в течение дня. На обед – не налегать на суп; не прикасаться к компоту. Конечно, можно было напроситься ходить вместе с младшей группой (их водили группами и не меньше четырех раз в день), но такой поступок мог выйти ему боком: таких «умников» тут не любили.

Вот тогда-то Андрей впервые начал сочинять истории.

Чаще всего понимание того, что нас в действительности интересует, приходит вместе с болью и отчаянием. Это наше спасение. Мальчик-инвалид, лишенный возможности носиться по двору со сверстниками, уходит в романтические миры приключенческих романов; преступники, замурованные на долгие годы в тесных камерах, начинают писать пейзажи, одержимо занимаются спортом или углубляются в историю Древнего Рима. Порой из них выходят настоящие специалисты в той или иной области, могущие дать фору многим дипломированным экспертам. Все зависит от того, насколько сильно их желание укрыться от ненавистной действительности.

Действительность, в которой существовал Андрей, казалась ему отвратительной. С каждым новым днем, с каждой прочитанной книгой он испытывал все большее презрение к сверстникам-сиротам, интересы которых ограничивались низменными инстинктами. Они не хотели развиваться, не думали о будущем. Их мечты казались ему убогими, если они вообще были.