Ингар Йонсруд - Калипсо

Аксель не ответил, а только посмотрел на него.

– Это был мой брат. Каин.

– Каин?

– Так его называла мать. Синдре.

Эгон затянул бинт так сильно, что побелели пальцы.

Каина тогда только выпустили на свободу после одной из его отсидок, далеким весенним днем чуть меньше года назад. Эгон не хотел звать его на свадьбу. Они не общались. Не росли вместе. Но вы же братья, сказала Сюзанна. Родня, в ваших жилах течет одна кровь. Каин не несет ответственность за поступки своей матери, добавила она. Не более, чем ее несет и сам Эгон.

Эгон послушал ее. Каин помог подготовить праздник. Вечером перед венчанием он отвел Эгона в сторону и, поблагодарив его, вытер слезу в уголке глаза. Рассказал, как много это для него значит. Затем взял брата за руку и попросил его разрешения быть их водителем. У него не было денег на подарок, но ему так сильно хотелось сделать что-нибудь, чтобы быть полезным. Эгон даже рассказал ему о ребенке, которого они ждали, и Каин крепко и долго обнимал его, плакал, обещая, что больше не будет принимать наркотики. И никакого воровства.

Аксель закрыл глаза и вздохнул. Он помнил крепко сложенного робкого мужчину, который держался в стороне, устанавливал музыкальное оборудование, поднимал стулья и то, как он гордо и благодарно заулыбался, когда брат представил его.

И когда свадебный вальс был окончен, торт разрезан и торжество длилось уже много часов, Каин сел за руль красного «Сааба 2009» Эгона, а молодожены – на заднее сиденье.

– Чертов идиот был под кайфом. Я понял это только когда он стал спускаться по Хольменколленвейен. Как будто он хотел… произвести на нас впечатление. На меня. Я просил его остановиться, перегнулся вперед и хотел перехватить руль, и тогда мы и разбились. Дорога сделала вираж, Каин вывернул руль, но уже было поздно. Мы полетели вниз по склону. Словно Бог скинул нас с дороги.

Эгон сплюнул, зубами проделал дырку в бинте и оторвал его.

– Когда машину перестало крутить, мы все остались сидеть на месте. Каин спереди. Я с Сюзанной сзади. Я увидел, что она ранена, серьезно ранена… но она была в сознании, мы разговаривали, она сказала, что все нормально… – Эгон прочистил голос. – Я не отдавал себе отчета. Я закричал Каину, чтобы тот убирался. Чтобы он убирался к чертовой матери.

– Почему… почему ты это сделал?

Эгон поднял голову. Посмотрел на хлопающую на ветру палатку.

– Было что-то в глазах Сюзанны… я не знаю.

Он булавкой закрепил бинт на ладони.

– Это вина Агнес. Каин позже мне рассказал. Они выкурили косяк.

Аксель покачал головой. Идиотская баба.

– Как я мог быть таким дураком, – сказал Эгон. – Таким кретином. Как я мог довериться ему. Я никогда его не прощу. Никогда.

Резким движением Эгон сдвинул голову Калипсо со своей ноги. Сев на колени, он прополз к выходу и выглянул из палатки.

– Разве мы не должны сменить вахту? Разве шведу не пора уже вернуться?

Когда Кафа пришла в себя, она лежала в постели. Она почувствовала, что обмочилась. Цепь была так натянута, что рука смотрела вверх. Боль в плече колола иголками, и Кафа едва могла приподняться и сесть. Нос уже не кровоточил, но она чувствовала, как застывшая кровь запеклась на подбородке. Лифчик был липким и темно-красным. Она опять услышала тихий гул. Но теперь она поняла, что это никак не связано с ней. Ведь никто не пришел.

– Они строят, – сказал Эгон.

Он сидел на корточках у стены на другой стороне комнаты. На шее у него пылала полоска кровоподтека. Кафа вздрогнула, поняв, как легко он прочел ее мысли.

– Дом рядом.

И он пустым взглядом уставился вперед.

– Урок, Икбаль, – тихо проговорил он. – Тебе стоит благодарить за это свою ничтожность. Никому нет дела, живы или мертвы ничтожные люди.

Он потер горло.

– Теперь, я думаю, ты умрешь.

Судя по его тону, мыслями он был совсем в другом месте.

– Знаешь, мы назвали ее Калипсо. По водяному знаку на фотографиях. Ты знаешь Гомера? Одиссею?

Она не ответила, и, кажется, ему было все равно.

– Калипсо была нимфой. Она приворожила Одиссея своей песней и привязала его к себе. Семь лет она держала его в плену, пока боги не заставили отпустить его.

Борг улыбнулся, но Кафа поняла, что улыбка была адресована не ей.

– Семь лет. Это же совсем ничего.

Он сделал вдох.

– Может быть, сержант Бакке все правильно сказал. Что я не смог оставить ее, потому что она напомнила мне дочь, которая у меня так и не родилась. Может быть, она меня приворожила. Не знаю. Может быть, я просто хороший человек, а, Икбаль?

Он подождал, пока она посмотрит на него.

– Как ты думаешь? Я хороший человек? Калипсо… Анастасия, она была в ужасном состоянии, когда мы ее нашли. Вирус оспы поразил ее позвоночник. Одна нога была почти парализована. Но малышка оказалась в нужном месте, вместе с нами. К сожалению, она опять разболелась. Так часто бывает. Тело слишком истощено от болезни. У нее началось воспаление мозга. Даже когда она выросла, Калипсо так и осталась маленькой девочкой в теле взрослой женщины.

Он медленно начал подниматься у бетонной стены.

– Что мне оставалось делать? Она была сиротой и нуждалась в уходе. Помнишь телепередачи про детские дома Восточной Европы? Или ты слишком молода для этого? Апатичные, беспомощные дети в заброшенных учреждениях. Знаешь, такая была бы ей уготована альтернатива, если бы я не забрал ее к себе. Анастасия получила лучшую жизнь из тех, что могла получить. Подумай об этом, когда будешь меня судить.

На цементном полу стояла маленькая кружка с водой. Кафа не видела ее раньше. По какой-то причине она оказалась тут, прямо на том месте, где они боролись. Она еле дотянулась до нее. Поставила кружку между ног и смыла кровь с подбородка холодной коричневатой водой. Нос щипало, но, кажется, он не был сломан.

– Сержант Бакке? – переспросила она. – Кто это?

– Бьерн Бакке. Идиот. Он хотел бросить ее. У нас произошла… стычка. Бакке был убит, и мы оставили его там, у российской лаборатории. Леонид Гусев, генерал, которого убил Каин, возглавлял отряд, нашедший его. Бакке носил норвежскую военную форму, и в его черепе была норвежская пуля. Гусев же обнаружил, что в лаборатории недостает образцов вируса. А он был не дураком, этот русский.

– Поэтому Гусев должен был умереть?

Эгон Борг прошел к раковине. Встал к Кафе спиной и начал ополаскивать руки. Его движения были символичны в своей преувеличенной значимости.

Одиссей, Гомер, Каин и Авель. А теперь он мыл руки, как Понтий Пилат. Самомнение Борга больше всего пугало Кафу. Эгон уже видел свое имя вписанным в учебники истории. Она узнала его риторику. В службе безопасности полиции ее работой было распознавать экстремизм. Борг вовсе не был фундаменталистом, потому что у него не было никакой идеологии, никакой веры, но, как и фундаменталисты, он абсолютно ни в чем не сомневался. Люди просто не понимали язык величия. Тех, кто хотел принести в жертву свою человечность ради человечества. Тех, кто оставлял изувеченные тела, горе и отчаяние.