Шарлотта Линк - Дом сестер

На этом месте Марджори, должно быть, что-то помешало. Письмо обрывалось на середине предложения.

Фрэнсис отошла от стола. Она знала, что девочка ее не любит и что ей плохо в Уэстхилле. И все-таки была озадачена. Она не думала, что у Марджори может возникнуть мысль сбежать.

«Когда же наконец Элис даст о себе знать? — с беспокойством подумала Фрэнсис. — Постепенно моя ответственность за девочек все больше возрастает…»

На протяжении следующих недель она постоянно следила за Марджори, но не смогла обнаружить ничего, что говорило бы о ее подготовке к побегу. Девочка теперь не прилагала никаких усилий, чтобы скрыть ненависть к Фрэнсис, при этом та все еще ломала голову над тем, чем же навлекла на себя эту ненависть. Она просто возникла, еще на вокзале в Норталлертоне. Ненависть с первого взгляда, которая была так же необъяснима, как и любовь с первого взгляда. Инстинктивное, импульсивное неприятие, какое бывает у собак, которые по необъяснимым причинам бросаются друг на друга, хотя ничто это не провоцировало.

Фрэнсис сказала себе, что война когда-нибудь закончится и они с Марджори забудут друг друга. Дети Элис — это всего лишь эпизод. Через несколько лет она вряд ли вспомнит о них.

22 июня немцы вторглись в Россию. Многие англичане были в ужасе, так как считали поначалу, что оптимизм Гитлера, с которым он напал на сильного противника, на огромную страну, говорил о том, что немцы действительно оказались сильнее, чем казалось прежде, и что они, должно быть, располагают скрытыми резервами. Иначе вряд ли пошли бы на такой риск.

Лишь немногие предвидели в нападении Гитлера на Россию конец военных удач немецких войск. Премьер Черчилль еще за несколько месяцев до этого предрекал, что немцы предпримут бросок на восток, и теперь это подтвердилось. Он относился к тем, кто был убежден в том, что Гитлер разинул пасть на слишком большой кусок, и это послужит началом его собственного поражения.

Но поначалу немецкие танки со ставшей уже привычной быстротой все глубже проникали на территорию России.

— Такое впечатление, что их ничто не может остановить, — сказал Чарльз, сидя у приемника и слушая последние военные новости. — Похоже, что весь мир капитулирует перед манией величия этого народа.

— Нет, мир не капитулирует, — возразила Фрэнсис. — Он просто не замечал предупреждающие сигналы и слишком долго не мог оправиться от своего удивления. Но отныне у Гитлера будет все больше и больше неприятностей, более серьезных, чем он может себе представить.

Она была убеждена, что Гитлер разобьется о Россию. Однако Чарльз в своем принципиальном пессимизме не разделял ее мнения и предвидел близкий конец мира.

В эти летние недели 1941 года отец стал тенью самого себя. После того как преодолел зиму и воспаление легких, он, казалось, каждый день умирал от постепенной потери сил. Каждое утро складывалось впечатление, что от него осталось немного меньше, чем было накануне. Когда Фрэнсис спрашивала его, как он себя чувствует, отец говорил лишь: «Хорошо, дитя мое, очень хорошо».

Все в доме считали, что его конец близок, но никто об этом не говорил, и даже сам Чарльз лишь однажды сказал: «Я рад, что мне не придется пережить две вещи: победу нацизма над миром и развод Виктории». Это был единственный случай, когда он в присутствии Фрэнсис и Аделины упомянул о своей смерти.

На это шокированная Фрэнсис сказала: «Как ты можешь верить в то, что национал-социализм победит?» А Аделина одновременно с ужасом воскликнула: «Не говорите только Виктории таких вещей, сэр! Бедной девочке и так тяжело!» Только потом они дружно уверили Чарльза в том, что он поправится и будет еще долго жить.

— Ты выглядишь сегодня значительно лучше, чем вчера, отец, — сказала Фрэнсис, но Чарльз только посмотрел на нее долгим, ироничным взглядом. Потом с трудом поднялся и тяжело вышел из комнаты.

Чарльз ошибался: ему не удалось умереть до того, как Виктория развелась. Никто в доме не оповещал его — никто на это и не решился бы, — что Виктория и Джон решили осуществить развод по упрощенной процедуре и поэтому им не нужно было соблюдать установленные сроки.

Виктория обосновывала спешку «душевной жестокостью», которую проявлял ее муж по отношению к ней на протяжении двух десятков лет практически без какого-либо повода, и Джон безоговорочно согласился с этим. После этого Виктория опять ночи напролет лежала без сна и плакала в безнадежном отчаянии в свою подушку — ибо думала, что Джон будет противиться быстрому разводу и, таким образом, появится шанс для примирения. Ее глубоко ранило, когда она поняла, что он предпочел предстать единственным виновным лицом (хотя Джон, по ее мнению, на самом деле таковым являлся), чем на один день дольше оставаться с ней в браке. Он не затевал спор в отношении денег и, кажется, был готов отдать ей все, что у него было, чтобы только наконец получить свободу. Виктория в своем горе побежала к Маргарите, но та отреагировала чуть раздраженно.

Наконец наступило 23 июля, день, когда Джон и Виктория официально были разведены. Горе и разочарование в значительной степени подорвали способность Виктории проявлять такт и дипломатию. Вместо того чтобы представить отцу положение дел осторожно, щадя его, она неожиданно выпалила все за ужином.

— Отец, кстати, мы с Джоном сегодня развелись, — сказала Виктория, внезапно влезая в безобидную беседу о слишком холодном лете. После этого бросила салфетку и вышла из столовой.

Чарльз стал бледным как мел.

— Как? — спросил он неловко. Его рука, в которой он держал вилку, задрожала.

— Отец, мы ведь знали, что этот момент придет, — сказала Фрэнсис. — Просто это случилось несколько быстрее. Хорошо, что все уже позади.

— Моя дочь — разведенная женщина, — пробормотал Чарльз. Его дряхлое лицо, казалось, еще больше ввалилось. Фрэнсис про себя проклинала беспечность Виктории, с которой та выпалила свою новость. Лора сделала большие глаза.

— Виктория — разведенная женщина? — спросила она. — Но это плохо, да? Собственно говоря, ведь нельзя…

— Лора, боюсь, ты ничего в этом не понимаешь, — перебила ее Фрэнсис довольно резко. Девочка сжала губы.

— Я хочу подняться в свою комнату, — тихо сказал Чарльз.

Он решил встать, но ему это не удалось. Фрэнсис и Аделине пришлось поддержать его и практически отнести наверх по лестнице. В спальне они его раздели. Фрэнсис пришла в ужас, когда увидела тело отца. Он превратился в скелет. Выступали ребра и кости бедер. Морщинистые руки стали тонкими, как у маленького ребенка. На впалой груди росли редкие седые волосы.

— Завтра нужно обязательно опять вызвать врача, — сказала Фрэнсис, — отец выглядит хуже, чем при воспалении легких.