Шарлотта Линк - Дом сестер

Теперь она осталась одна. Одна с ответственностью за дом и землю, со своей заботой о двух детях, о несчастной Виктории. К тому же шла война, и кто знал, что им всем еще предстояло вынести…

Фрэнсис глубоко вздохнула, как будто это могло облегчить то давление, которое легло на ее плечи.

— Земля к земле, — сказал священник, — прах к праху, тлен к тлену…

Фрэнсис подняла глаза и обвела взглядом присутствующих, все еще сохраняя надежду увидеть среди них Джорджа.

Она увидела Джона, который выглядел очень благородно в своем черном костюме. Очевидно, он еще ничего не пил в этот день, так как его щеки были бледными, а сложенные руки немного дрожали. Ситуация с ним еще больше осложнилась: несколько месяцев он был в приличной форме, пока не пил. Теперь ему было действительно тяжело обходиться без алкоголя. Фрэнсис заметила, что Джон также оглядывается по сторонам, и подумала, что он ищет ее, что на долю секунды показалось ей утешением, успокаивающим боль.

Но потом ей было ясно, что искал он вовсе не ее, так как они с Викторией стояли возле самой могилы, у всех на виду. Фрэнсис видела, как он улыбался, почти незаметно, и когда проследила за его взглядом, поняла, кому предназначалась эта улыбка. Маргарита немного наморщила лоб, словно находила это неприличным — обмениваться улыбками во время похорон, — но в то же время, казалось, ей это было приятно.

Фрэнсис была потрясена. Она не имела об этом ни малейшего понятия. Между Джоном и Маргаритой возникли отношения, наверняка пока еще хрупкие, но уже достаточно заметные…

Как она могла не обратить на это внимания раньше?

Барбара читала почти до утра. Лишь около четырех часов погасила свечи, откинулась на подушку и почти мгновенно уснула.

Проснулась она от яркого света, ослепившего ее, едва открылись глаза. Растерянно подумала: «Должно быть, уже поздно, если солнце светит в комнату!»

Но потом поняла, что разбудило ее не солнце, а лампа возле кровати. В предыдущие дни Барбара сотни раз щелкала выключателем — и в конце концов, видимо, оставила лампу включенной. Если отопление заработало, значит, у них есть теперь свет, тепло и телефон; правда, как и прежде, не было еды.

По ту сторону окна было еще темно, насколько Барбара могла видеть через щель между шторами. Она посмотрела на часы и определила, что спала всего три часа. Рядом с ней, на полу, лежали две стопки листов; наиболее толстой из двух была прочитанная часть, более тонкую ей еще предстояло одолеть. Но это подождет — Барбара хотела еще немного поспать.

Она выключила свет. Странное чувство; она уже привыкла задувать свечи, так что горящая лампа сейчас казалась ей редкой роскошью.

Барбара откинулась на подушку и подождала, пока сон снова возьмет свое, но этого не произошло. Хотя ей щипало глаза, а голова была тяжелой от усталости, она не могла уснуть. У нее болел желудок, и, казалось, все внутренности напряглись. Она не знала, что голод может причинять такие боли. Для женщины ее поколения, родившейся в конце пятидесятых годов, голод был практически незнакомым состоянием — во всяком случае, настоящий голод. Барбара уже посещала разные курсы похудения, или же иногда после тяжелого рабочего дня у нее был зверский аппетит; но она еще никогда на собственном опыте не испытывала постоянный голод в течение нескольких дней и знала об этом только из рассказов родителей, бабушек и дедушек.

«Вся эта история — какой-то бред, — думала Барбара, — просто бред».

Она попыталась думать о книге, чтобы забыть о голоде. Ей пришла на ум Лора, девочка с булимией. Барбара усмехнулась; неудивительно, что в памяти — при ее-то урчащим желудке — остался ночной налет на миску с пудингом. Но она тут же поняла, что вспомнила о Лоре не только из-за голода, а еще потому, что рассказ о девочке разбудил в ее воспоминаниях картины, которые она глубоко закопала в своем подсознании и о которых никогда больше не хотела бы вспоминать…

Барбара вспомнила себя подростком, и это были далеко не самые приятные мысли.

Сегодня она любому могла бы рассказать о том, что в юности была довольно полной, хотя ей никто бы не поверил. Не только потому, что сейчас у нее стройная фигура, но еще и потому, что она во всех отношениях выглядела превосходно. Одежда и обувь, украшения, прическа и макияж — все всегда было безупречным, и даже самые придирчивые критики не могли найти в ее внешности какой-либо изъян. Если она одевалась небрежно, то ее небрежность всегда была стильной, не говоря уже об элегантной одежде. Она считалась высоко дисциплинированной, успешной женщиной, которая всегда держит свою жизнь под контролем. «Барбара — и слишком полная? Исключено!»

Она не лежала ночами на полу и не вылизывала миски с пудингом, но постоянно ела и ела, при любой возможности. Прежде всего — картофельные чипсы. От них ей было плохо, появились прыщи. Но Барбара не могла прекратить. Она впихивала в себя сладкие пестрые конфеты — резиновых мишек, шоколад и засахаренный арахис. Была убеждена в том, что делает это, потому что считает себя несчастной из-за своей внешности. Чем более толстой казалась она себе в зеркале, тем более неистово запихивала что-то в себя, чтобы облегчить свое горе. Страшный порочный круг, в котором причина и следствие слились в ужасную беду…

Лишь значительно позже Барбара подумала, не имел ли ее неутолимый голод более глубокую причину. Не будучи склонной к любительской психологии, она все же пришла к заключению, что это было связано с соперничеством с младшим братом. У Барбары всегда были хорошие отношения с матерью, но она знала, что та очень хотела сына.

— Для тебя мы даже не придумали имя, — рассказывала она иногда Барбаре, — настолько я была уверена в том, что родится мальчик!

Когда спустя почти восемь лет после рождения Барбары на свет появился желанный сын, мать была вне себя от радости. Правда, справедливости ради, Барбаре следовало признать, что мать всегда старалась совершенно одинаково относиться к детям, — и все-таки было что-то особое, связывавшее ее с сыном, какая-то невидимая пуповина, которая так и не была перерезана, бессловесное понимание друг друга.

Барбара не помнила, чтобы она ощутимо страдала от этого, но где-то в глубине души это в ней сидело. Иногда у нее внезапно возникало чувство внутреннего озноба, без всякой видимой причины, и если она начинала много есть, тепло постепенно возвращалось к ней. Возможно, причина была в брате, но, может быть, и в чем-то совсем ином. В какой-то момент ситуация стала развиваться по нарастающей. Она беспрерывно ела, рыдала, глядя в зеркало, и опять ела, чтобы задушить слезы.

И, конечно, ни один юноша не интересовался ею, ни один!