Роберт Блох - Чучело белки

Он был уже в самой ванной, когда вспомнил , но было уже слишком поздно. Паника охватила его всего целиком, но это ничего не меняло. Он все равно помнил.

У мамы были ключи и от мотеля тоже.

А потом, резко отдернув прозрачную занавеску и увидев красное и искромсанное нечто на полу душевой кабинки, он воочию убедился, что мама воспользовалась своими ключами.

Норман запер за собой дверь и стал подниматься к дому. Его одежда была в ужасном состоянии. Он весь вымазался в крови, и вымок, и, в довершение всего, в ванной его несколько раз вырвало.

Но сейчас это не имело значения. В первую очередь ему следовало тревожиться не об одежде.

На этот раз он этого так не оставит, он покончит с этим раз и навсегда. Он упрячет маму туда, где ей и полагалось быть. Он просто обязан это сделать.

Паника, ужас и отвращение куда-то исчезли, уступив место непоколебимой решимости. То, что произошло, было трагедией, кошмаром, которого не выразить словами, но больше такое никогда не повторится. Норман чувствовал себя новым человеком — человеком, принадлежащим самому себе.

Он взбежал по ступенькам и попробовал входную дверь. Она была не заперта. Свет в гостиной все еще горел, но там было пусто. Он быстро огляделся и поднялся на второй этаж.

Дверь в мамину комнату была открыта, и оттуда вырывался сноп света. Норман ступил внутрь, не дав себе труда постучать. Притворяться больше не имело смысла. Теперь уж ей не уйти от ответственности.

Ей никуда не уйти…

Но она ушла!

В спальне никого не было.

Он видел большую старинную кровать, вмятину в матрасе в том месте, где недавно лежала мама, отброшенные в сторону простыни; он даже ощущал легкий, чуть затхлый запах ее духов. Кресло-качалка стояло в углу, многочисленные побрякушки и украшения были разложены на туалетном столике в том же порядке, что и всегда. В маминой комнате ничего не изменилось; в ней никогда ничего не менялось. Но мамы в ней не было.

Он шагнул к платяному шкафу, проверил одежду, висевшую внутри на вешалках. Здесь затхлый аромат чувствовался особенно сильно — настолько, что Норман едва не задохнулся. Но одновременно он различил новый запах. Сначала он не мог понять, откуда тот исходит, но тут наступил на что-то и, посмотрев под ноги, увидел одно из маминых платьев и косынку. Они были небрежно брошены на пол, и он наклонился, чтобы поднять их, — и содрогнулся, разглядев темно-бурые пятна запекшейся крови.

Значит, мама все-таки вернулась сюда. Вернулась, переоделась и снова ушла.

Он не мог обратиться в полицию.

Он был обязан помнить об этом: он не должен звонить в полицию . Даже теперь, после того, что она сделала. Потому что она, в действительности, не отвечала за свои поступки. Она была больна.

Умышленное убийство — это одно, а болезнь — совсем другое. Человек, на самом деле, не является убийцей, если у него не все в порядке с головой. Это известно всем. Только суды иногда не понимают этого. Он читал о таких процессах. Но даже если суд разберется, что с ней такое, ее все равно упрячут куда-нибудь. И не в лечебницу для нервных, а в одну из этих ужасных государственных психушек.

Он оглядел опрятную старомодную комнату. По обоям вился узор из декоративных роз. Норман не мог допустить, чтобы маму забрали отсюда и посадили в камеру с голыми стенами. Сейчас она была в безопасности — в полиции даже не знали о ней. Мама жила тут, в доме, и никто об этом не знал. Девушке можно было рассказать, потому что на следующий день она все равно уезжала. Но полиция не должна была узнать о маме и о том, какая она. Они отправят ее гнить. Что бы она ни сделала, этого она не заслужила.

И ей не нужно бояться этого, потому что никто не знает о том, что она сделала.

Он был вполне уверен, что ему удастся все скрыть. Нужно было лишь как следует все продумать, припомнить подробности — все с самого начала.

Девушка приехала одна и сказала, что провела в пути целый день. Значит, она никуда не заезжала по дороге. И она не знала, где находится Фейрвейл, не упоминала близлежащих городов, так что, скорее всего, направлялась куда-то еще. Тот, кто ждал ее — если кто-то ждал, — жил, по-видимому, дальше на севере.

Конечно, это были только его предположения, но они казались вполне логичными. И ему оставалось лишь надеяться, что они соответствуют действительности.

Девушка, правда, сделала запись в регистрационной книге, но это ничего не значило. Если кто-нибудь спросит, он скажет, что она остановилась на ночь, а утром поехала дальше.

Ему нужно только избавиться от тела и от машины, а потом привести все в порядок и хорошенько вымыть.

И это будет совсем нетрудно. Он точно знал, как поступить. То, что ему предстояло, было неприятно, но сложностей никаких не предвиделось.

И тогда ему незачем будет обращаться в полицию. И рассказывать им о маме.

О, он вовсе не собирался оставлять случившееся без последствий — на этот раз маме придется ответить. Но это могло подождать.

Самым главным сейчас было избавиться от улик. Скрыть corpus delicti .

Мамино платье и косынку придется сжечь, как и ту одежду, что была на нем. Нет, пожалуй, лучше избавиться от всего вместе с телом.

Норман подобрал испачканные мамины вещи, скомкал их и отнес вниз. Потом схватил старую рубашку и комбинезон, висевшие на крючке в задней прихожей, и переоделся на кухне. Мыться сейчас не имело смысла — этим он займется, когда покончит с основным.

Но мама не забыла умыться, когда вернулась. В кухонной раковине он обнаружил розовые подтеки, а также следы пудры и румян.

Он сделал мысленную заметку, что нужно будет и здесь все вымыть и убрать, когда он вернется, потом сел и переложил содержимое карманов из только что снятой одежды в комбинезон. Жаль было выбрасывать почти новые вещи, но ничего не поделаешь. Чтобы помочь маме, придется кое-чем пожертвовать.

Норман спустился в подвал и открыл дверь старого фруктового погреба. Там он нашел то, что искал — отслужившую срок корзину для белья с откидывающейся вбок крышкой на петлях. Она была достаточно вместительна и чудесно подходила для его целей.

Чудесно. Господи, как он может употреблять такие слова, зная, что собирается делать?

Он поморщился, потом горько вздохнул. Сейчас было не время для самокритики и копания в себе. От него требовался прагматизм. Он должен быть очень практичным, очень осторожным, очень спокойным.

Очень спокойно он бросил свою одежду на дно корзины. Спокойно взял старую клеенку со стола у лестницы в подвал. Спокойно вернулся наверх, выключил свет на кухне, свет в прихожей и вышел в темноту, держа корзину в руках. Клеенка лежала на крышке.