Роберт Блох - Чучело белки

В свое время они родились в результате процесса расщепления, а теперь, почти чудесным образом, произошел их гармоничный синтез.

И остался единственный голос. И так было правильней, ведь в комнате находился всего один человек. И всегда был один.

Теперь она знала это.

Знала и была рада.

Насколько же лучше ей стало, когда она вновь ощутила себя полноценной личностью — той, которой являлась на самом деле . Приятно было снова почувствовать себя уверенной в своих силах, мудрой, безмятежно спокойной.

О прошлом она вспоминала, как о дурном сне. И это был кошмарный сон, населенный тенями.

Одной из теней был нехороший мальчик, который убил ее любимого и пытался отравить ее саму. Где-то в глубинах сна затерялась страшная тяжесть, навалившаяся на грудь, и дыхание, которое никак не могло вырваться из готовых лопнуть легких, и руки, в кровь раздирающие горло, и посиневшие лица. И в этом же сне ей привиделось кладбище, разрытая земля, оторванная крышка гроба. А затем первый взгляд на тело, лежавшее внутри. Но оно, конечно, не было трупом. Мертвым, в действительности, был сам нехороший мальчик, и так и должно было быть.

А еще в ее сон замешался нехороший мужчина, и он тоже был убийцей. Он подглядывал через дырочку в чужую ванную, и пил вино, и читал гадкие книжки, и верил во всякую ересь. Однако ужаснее всего, конечно, было то, что он убил двух ни в чем не повинных людей: молодую девушку с красивой грудью и мужчину в серой стетсоновской шляпе. Она знала эти подробности, потому что оба раза присутствовала на месте преступления. Но она лишь находилась рядом и все видела.

Нехороший мужчина и совершил два жестоких убийства, а потом попытался свалить вину на нее.

«Их убила мама». Так он оправдывался, этот мужчина, но он говорил неправду.

Каким образом она смогла бы убить их, если она только смотрела — если она не могла даже шевельнуться, потому что ей приходилось притворяться чучелом? Безобидным чучелом, не способным причинить вред кому бы то ни было. И которому тоже нельзя повредить. Которое могло лишь существовать — до бесконечности.

Она знала, что никто не поверит нехорошему мужчине, а теперь он тоже умер. И нехороший мужчина, и нехороший мальчик были мертвы, или, может быть, оба они были лишь призраками, тенями из ее дурного сна. А сон закончился и больше никогда не повторится.

Осталась лишь она одна, и она была собой .

А быть самим собой и означает быть нормальным, правильно?

Хотя, может быть, ей следовало продолжать притворяться чучелом. Для верности. Неподвижно замереть, как та белка. Просто сидеть в этой крохотной комнатке и ни в коем случае не шевелиться.

Если она не шевельнется, ее не накажут.

Если она не шевельнется, все поймут, что она нормальна, нормальна, нормальна .

Она сидела, не двигаясь с места, очень долго, а затем сквозь решетку окна в комнату влетела муха.

Пожужжав, насекомое опустилось ей на руку.

Если бы она захотела, она бы легко прихлопнула муху.

Но она не сделала этого.

Она не прихлопнула муху и очень надеялась, что кто-нибудь наблюдает за ней. Потому что это доказывало , какая она на самом деле.

Она и мухи не обидит…

В самом скором времени издательство КЕДР выпускает в свет два прежде не переводившихся на русский язык романа Агаты Кристи:

…Сидя друг напротив друга за столом, месье Папопулос и его дочь Зия завтракали.

Раздался стук в дверь, и вошедший вслед за этим слуга передал месье Папопулосу внушительного вида визитку. Изучив ее, месье Папопулос удивленно приподнял брови и передал карточку дочери.

— Эркюль Пуаро, — произнес он задумчиво, ущипнув себя за мочку уха. — Интересно.

Отец и дочь переглянулись.

— Я видел его вчера на теннисе, — сказал месье Папопулос. — Мне это не нравится, Зия.

— Однажды он очень помог тебе, — напомнила дочь.

— Это правда, — признал месье Папопулос. — К тому же, как я слышал, он отошел от дел.

Отец и дочь пользовались родным языком, однако, повернувшись к слуге, месье Папопулос заговорил по-французски:

— Faites montes ce monsieur.

Несколько минут спустя в комнату вошел Эркюль Пуаро. Одетый в безукоризненный костюм, он небрежно поигрывал тростью.

— Месье Папопулос, — вежливо кивнул он.

— Месье Пуаро.

— И мадемуазель Зия, — Пуаро отвесил поклон девушке.

— Надеюсь, вы не слишком обидитесь, если мы продолжим наш завтрак? — сказал месье Папопулос, подливая кофе в свою чашку. — Ваш визит — очень ранний.

— Попросту бесцеремонный, — согласился Пуаро. — Но, видите ли, к этому меня вынудили обстоятельства.

— A-а, — сказал месье Папопулос. — Значит, вы расследуете дело?

— И весьма серьезное, — ответил Пуаро. — Смерть мадам Кеттеринг.

— Подождите-ка, подождите, — сказал Месье Папопулос, поднимая невинный взгляд к потолку. — Это ведь та дама, что погибла в “Голубом поезде”, не так ли? Я что-то читал об этом, но, по-моему, газеты не сообщали, что имело место преступление.

— В интересах правосудия, — сказал Пуаро, — было решено не привлекать внимания публики к этому факту.

Какое-то время все молчали.

— И чем же я могу вам помочь, месье Пуаро? — вежливо осведомился торговец.

— Voila! — сказал Пуаро. — Перейду к делу.

Достав из кармана ту самую картонную коробочку, которую показывал Ван-Алдену в Каннах, Пуаро высыпал рубины на стол и подтолкнул их к месье Папопулосу.

Детектив не заметил ни малейшей реакции, хотя внимательно следил за лицом торговца. Папопулос взял камни, внимательно осмотрел их и бросил на Пуаро вопросительный взгляд.

— Они великолепны, не правда ли? — спросил тот.

— Да, превосходная работа, — согласился месье Папопулос.

— Сколько они могут стоить?

У грека дернулось лицо.

— Вам действительно нужно, чтобы я оценил их, месье Пуаро? — спросил он.

— Вы проницательны, месье Папопулос. Нет, не нужно. Во всяком случае, эти камни не стоят пятисот тысяч долларов.

Папопулос рассмеялся, а вслед за ним и Пуаро.

— Но в качестве имитации, — сказал Папопулос, возвращая рубины Пуаро, — они, как я уже сказал, превосходны. Простите за нескромный вопрос, месье Пуаро, откуда они у вас?

— Не вижу причин, почему бы и не рассказать об этом своему старому другу. Они принадлежали графу де ля Рош.

У месье Папопулоса поднялись брови.

— Понятно, — пробормотал он.

Пуаро наклонился вперед и заговорил с самым беззаботным и невинным видом:

— Месье Папопулос, я намерен выложить свои карты на стол. Эти камни — то есть, конечно, те, с которых были сделаны эти копии, — похитили у мадам Кеттеринг в “Голубом поезде”. Однако я скажу вам следующее: я не заинтересован в возвращении камней — это дело полиции . А я, в данном случае, работаю не на полицию, а на месье Ван-Алдена. Я хочу поймать человека, который убил мадам Кеттеринг. Драгоценностями я интересуюсь лишь постольку, поскольку они способны вывести меня на нужного мне человека. Вы меня понимаете?