Роберт Блох - Чучело белки

Последние слова Пуаро произнес многозначительным тоном. Месье Папопулос невозмутимо сказал:

— Продолжайте.

— Мне кажется, месье Папопулос, что в Ницце камни сменят владельца — возможно, это уже произошло.

— О! — задумчиво сказал месье Папопулос, потягивая кофе. Сейчас он выглядел даже более почтенным, чем обычно.

— Вот я и подумал, — оживленно продолжил Пуаро. — Какая удача! В Ницце находится мой старый друг месье Папопулос. Он, несомненно, поможет мне.

— И каким же образом, вы думаете, я способен вам помочь? — холодно осведомился месье Папопулос.

— Я подумал, что, вне всякого сомнения, месье Папопулос прибыл в Ниццу по делу.

— Вовсе нет, — возразил месье Папопулос. — Я приехал сюда по рекомендации врача, чтобы поправить здоровье.

Он глухо кашлянул.

— Грустно слышать об этом, — неискренне посочувствовал Пуаро. — Однако я продолжу. Когда русская великая княгиня, австрийский архиепископ или итальянский граф хотят продать свои фамильные драгоценности, к кому они обращаются? К месье Папопулосу, не так ли? Ведь деликатность, с которой он ведет свои дела, известна всему миру.

Торговец вежливо поклонился.

— Вы мне льстите.

— Деликатность — великая вещь, — изрек Пуаро и был вознагражден улыбкой, скользнувшей по лицу месье Папопулоса. — Я тоже умею быть деликатным.

Их взгляды встретились.

Пуаро снова неторопливо заговорил, тщательно выбирая слова:

— И я подумал вот о чем: если бы в Ницце камни перешли из рук в руки, месье Папопулос наверняка услышал бы об этом. Он знает обо всех достойных внимания сделках, в которых так или иначе фигурируют драгоценности.

— О, ну что вы! — сказал месье Папопулос.

— Полиция, как вы понимаете, — продолжал месье Пуаро, — не знает о том, что я пришел к вам. Это частный визит.

— Ну, конечно, ходят некоторые слухи, — осторожно начал месье Папопулос.

— Какие же? — быстро спросил Пуаро.

— А разве имеется причина, по которой я был бы обязан пересказывать их вам?

— Да, — ответил Пуаро, — думаю, имеется. Возможно, вы помните, месье Папопулос, как семнадцать лет назад вам в руки попал некий предмет, отданный вам на хранение… ну, скажем, весьма известным лицом. А затем этот предмет загадочным образом исчез. Вы, если мне будет позволено так выразиться, попали в переделку.

Пуаро перевел взгляд на девушку. Та давно отодвинула в сторону тарелку и чашку и внимательно слушала, подперев подбородок руками. Глядя на нее, Пуаро продолжил:

— К счастью, в тот момент в Париже находился я. Вы послали за мной. Вы отдали себя в мои руки. Вы сказали, что если я верну пропавший предмет, вы никогда не забудете об этом. Eh bien! Вот я и напомнил вам.

Месье Папопулос тяжело вздохнул.

— О самом неприятном моменте в моей жизни, — тихо сказал он…

…Как обычно, ворота были заперты в десять часов. Ни один из домочадцев, однако, не смог припомнить, чтобы он отпирал их утром. Из двоих мальчишек-слуг каждый считал, что ворота отпер другой.

Возвращался ли отец Лавиньи накануне вечером? Не мог ли он во время своей прогулки заметить что-то подозрительное, попытаться выяснить, в чем дело, и стать третьей жертвой?

Капитан Мейтленд резко обернулся на звук шагов. К нему подошел доктор Рейли в сопровождении мистера Меркадо.

— Хелло, Рейли. Выяснили что-нибудь?

— Да. Адское зелье — из местной лаборатории. Мы с Меркадо только что проверили наличие реактивов. Пропала соляная кислота.

— Из лаборатории, вот как? Кислота, конечно, была под замком?

Мистер Меркадо покачал головой. У него дрожали руки и подергивались мышцы лица.

— Мы никогда ее не запирали, — сказал он запинаясь. — Понимаете, мы постоянно пользуемся кислотой. Я… Никому и в голову не могло прийти…

— Но сама лаборатория запирается на ночь?

— Да, все комнаты запираются. Ключи висят в общей комнате.

— Значит, тот, у кого имеется ключ от общей комнаты, может завладеть всеми остальными?

— Да.

— И это самый обычный ключ, я полагаю?

— О, да.

— Нет никаких свидетельств того, что мисс Джонсон сама взяла кислоту из лаборатории? — спросил капитан Мейтленд.

— Она ее не брала, — убежденно и громко сказала я.

И тут же почувствовала, как кто-то предостерегающе прикоснулся к моей руке. Рядом со мной стоял Пуаро.

А затем произошла жуткая вещь.

То есть, не сама по себе жуткая, — в сущности, происшествие было просто нелепым, — но именно поэтому всем стало не по себе.

Во двор въехала машина. Она остановилась, и из нее выпрыгнул маленький человечек в тропическом пробковом шлеме и коротком сюртуке военного покроя.

Человечек направился прямо к доктору Лейднеру, стоявшему рядом с доктором Рейли, и экспансивно пожал руку археологу.

— Vous voila, топ cher! — воскликнул незнакомец. — Счастлив вас видеть! Я заезжал в субботу — по пути к итальянцам в Фуджиму, — сходил на раскоп, но там не оказалось ни единого европейца, а я — вот досада! — не говорю по-арабски. Зайти в дом не хватило времени. Сегодня я выехал из Фуджимы в пять утра, два часа пробуду с вами, а затем догоню свой караван. Eh bien, как проходит сезон?

Действительно жутко.

Довольный голос, беззаботные манеры, обыденная нормальность , для нас, увы, оставшаяся в прошлом. Ничего не подозревавший человечек вихрем ворвался в нашу жизнь, исполненный жизнерадостного добродушия.

Не стоило поэтому удивляться, что доктор Лейднер лишь издал нечленораздельный звук и с немой мольбой посмотрел на доктора Рейли.

Тот не подвел его.

Попросив человечка отойти в сторонку (это оказался французский археолог Веррье, проводивший раскопки на греческих островах), он объяснил, что у нас произошло.

Веррье пришел в ужас. Последние дни он провел в полном отрыве от цивилизации на раскопках у итальянцев, куда не доходили даже слухи о текущих событиях.

Он начал рассыпаться в извинениях и соболезнованиях. В конце концов он подошел к доктору Лейднеру, схватил его за обе руки и горячо заговорил:

— Какая трагедия! Мой Бог, какая трагедия! У меня нет слов! Mon pauvre colleuge!

Покачав головой в последней — не слишком удачной — попытке выразить охватившие его чувства, человечек забрался в свой автомобиль и покинул нас.

Как я уже говорила, комизм нелепого происшествия подействовал на нас хуже, чем все, случившееся до сих пор.

— А теперь, — твердо сказал доктор Рейли, когда Веррье уехал, — все мы идем завтракать. Да, да, я настаиваю. Пойдемте, Лейднер, вы должны поесть.

Бедный доктор Лейднер едва держался на ногах. Он последовал за нами в столовую, где нам был подан траурный завтрак. Я думаю, горячий кофе и яичница пошли всем на пользу, хотя, в действительности, есть никому не хотелось. Доктор Лейднер выпил немного кофе, а так все больше просто сидел и бесцельно вертел в руках ломоть хлеба. У него было серое, осунувшееся от страданий лицо. Он выглядел ошеломленным.