Эй Джей Гнюзи - Девочка из стен

Царапающего землю маленькими когтистыми лапками броненосца можно было легко принять за огромного черного медведя. Белка, спрыгивающая с низко накренившейся ветви, казалась отталкивающимся мощными задними лапами койотом. Жужжание пчелиного улья, напротив, стало непостижимо беззвучным. В лесу бурлила жизнь. По нему сновали птицы, опоссумы и еноты. Змеи и кабаны, рыси и медведи. Деревья всматривались друг в друга глазницами стволовых узлов. Ветер дрожью пробегал в их ветвях, каждая вибрация земли отдавалась в мощных корнях. Они наблюдали, как мальчик выходит из дома на Стэнтон-роуд и ныряет под низкие пальмовые лапы, опутанные паутиной крестовиков, как хлюпают по грязи его босые ноги. Они наблюдали за полем, за дамбой и за большим белым домом. Иногда на них вскарабкивались новоприбывшие маленькие зрители и держали в их кронах собственную вахту.

На заднем дворе стоял уже разгруженный грузовик. Была середина дня, и солнце, даже наполовину скрытое пеленой облаков, палило ярко и жарко. Но в доме почему-то горел свет: в комнатах мальчиков, в гостевой спальне, даже на чердаке — тусклые лампочки, мерцающие сквозь оконные стекла золотыми отблесками. Время от времени за окнами проносились какие-то тени, переходили из комнаты в комнату люди, выползала громоздкая мебель, загораживая обзор.

Сам дом стоял неподвижно и казался сонным, будто поникшее после сильного дождя дерево. Трудно было заметить, что что-то не так, с противоположного конца поля. Пораженный термитами ствол трескается не сразу.

Он вырос на одной истории, о которой часто думает и по сей день. Он не помнит, где впервые услышал ее, рассказал ли ему кто-то или он увидел ее во сне. Очередная побасенка о доме с привидениями.

Мужчина наследует дом. Огромный, с множеством комнат и запутанных коридоров, в которые он врезается, как падающий вниз по лестнице мячик в ступени. Особняк стоит на отшибе, и нужно следить, чтобы во всех комнатах горел свет. А лампочек в доме много: над головой, по сто ватт каждая, в напольных светильниках без абажуров, беспрепятственно разбрызгивающих по углам комнат яркое, горячее пламя электричества. Днем и ночью воздух лихорадит жаром. Свет горит даже в кладовых. В шкафах и комодах лежат включенные фонарики. Они перекатываются, врезаются друг в друга, лязгают, стоит потянуть ручку ящика.

Мужчина находит запасные лампочки, рассованные по углам дома, — тысячи лампочек. Сотен различных видов и форм: трубчатые и спиральные, флуоресцентные, шестигранные и грушевидные. Из-за парящей в воздухе жары мужчине постоянно кажется, будто он не один.

И вот, из любопытства, он выключает свет. И понемногу в нем начинает тлеть странное ощущение. Словно что-то давно ушедшее, пахнущее кислой гнилью вновь обретает форму. Он пальцами нащупывает выключатель. Зажигается свет — гаснет это чувство. Он вытирает со лба пот и почему-то испытывает благодарность. И остается жить в этом доме.

Стоит какой-нибудь лампочке перегореть, он тут же узнает об этом, где бы он ни был, потому что чувство выползает из малейшей тени. Мужчина фанатично меняет лампочки. В тех местах, куда свет не проникает, он находит мертвых существ: насекомых, пауков, мышей. Когда в подвале перегорают пробки, погружая помещение во мрак, он понимает, что потерял его. И заколачивает дверь досками.

Лампочки то и дело гаснут, и он не всегда успевает заблаговременно их заменить. Каждый раз, когда он проворачивает очередную мертвую лампочку, вынимая ее из гнезда, ему кажется, что резьба ее цоколя бесконечна. Каждый раз он борется с желанием просто-напросто выдернуть ее. Он стоит в разверзшейся тени и чувствует их. Чувствует пальцы на своем предплечье, чувствует, как их ногти впиваются в кожу. Они всегда там, поджидают. В конце истории тьма накрывает весь дом.

Вы, ребята, спрашиваете меня, что это значит — найти их. Выволочь их наконец под свет ваших ламп. Понаблюдать, как они посмотрят на вас — на тех, кто знал, что они все время были за спиной.

Так вот, это значит сбросить маску с этого мира. Их мира. Вскрыть фасад и посмотреть на проводку под ним.

Расти в доме, подобном вашему, — не в смысле в таком огромном особняке, а в доме, напичканном звуками, сквозняками, замками, потаенными пространствами и углами, мешающими осмотреть помещение, в доме, где никто вам не верит, находиться здесь день за днем, корябать домашнее задание, есть, щелкать телевизор, нанизывать будничную рутину на леску времени и слышать, как там, наверху, на чердаке, кто-то дышит, значит с каждым мгновением переплавляться в нечто новое.

В церкви вам рассказывают о Боге и Сатане, о том, как сильно они отличаются друг от друга, но какая разница, когда вы — дети — слышите, как в пустом доме, где-то совсем рядом, открывается дверь? Мир делится на вас — и все остальное. Каждый предмет, каждая мысль оборачивается против вас, и положиться можно лишь на себя и это знание.

Стоит его обрести, стоит почувствовать, как чьи-то ногти впиваются в предплечья, — и вот вы уже способны бороться. Вам придется смириться с мыслью, что можете погибнуть, пытаясь поймать их. Вероятно, вы будете в этом уверены. Но незнание хуже. Незнание — это одиночество и беспомощность.

Кажется, я прожил сотню жизней, ни о чем не подозревая. С этим знанием я прожил дольше, чем вы можете себе представить, но мне так и не удалось схватить кого-нибудь. Я хочу заглянуть в лицо хоть одному. Хочу увидеть его, и забрать с собой, и показать всем, кто мне не верил. Всем, кто прожил сотню жизней, ни о чем не подозревая.

— Мистер Трауст, — дрожащим голосом позвал Эдди из коридора. — Но это ведь не наш случай?

— Так, ребята, — громыхнул Трауст. — А проверьте-ка шкафы еще раз!

В прихожей пробили часы. Они искали её уже больше часа. Распахивались и захлопывались двери и шкафы, со всех сторон доносился топот. В стенах было небезопасно. В коридоре что-то цокнуло. Потом те же щелчки пробежались по спальне, деревянной лестнице и голой библиотечной стене — книги с полок он снял и сложил на полу. Она бы не угадала, что это за звук, если бы не услышала шушуканье мальчиков. Стетоскоп. Элиза могла задерживать дыхание на достаточно долгое время. Но она не умела останавливать сердце. А оно сейчас пульсировало в груди и стучало в ушах так громко, что он, казалось, мог бы услышать его из другой комнаты и последовать за его биением, петляя в желудочках дома.

При первой же возможности Элиза короткими рывками просочилась через стены на другую сторону дома, к кухне. Она проползла над дверными рамами и мимо тусклого теплого света витража. Затем она по балкам протиснулась в пространство над кладовой — к люку. Элиза открыла его, свесила ноги и, встав на полки с хлопьями и рисом, вернула откидную панель на место. Спустившись, Элиза припала к полу, прижавшись щекой к прохладной плитке, и заглянула в щель под дверью. Потом приподнялась на корточки, приложила к деревянной двери ухо и прислушалась.