Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

До Нового года никаких вестей не поступало, и я решил, что другой кандидат, с лучшими связями и образованием, одержал надо мной верх. В начале следующей недели, когда я занимался разработкой стратегии по проведению важного вопроса в Конгрессе, мой телефон зазвонил.

— Мистер Кроу, — мягко произнес женский голос, — рада вам сообщить, что министр сельского хозяйства и отдел кадров Белого дома приглашают вас войти в состав администрации и занять пост в сельскохозяйственном департаменте.

Я едва не попросил ее повторить, что она сказала, испугавшись, что не расслышал. Но она заговорила о том, что я должен делать дальше — куда подойти для инструктажа и заполнения документов, — так что я понял, что не ошибся.

Повесив трубку, я вскочил с места и выбежал на улицу, не замечая пронизывающего холода. Я прошагал несколько миль по дорожке, ведущей к Капитолию, вспоминая Эвелин, Рекса Коница, Чонси Форда, Херма Дэвиса и Тома Коулмена. Да, я много работал, но ничего не добился бы без них.

Это означало, что спустя десятилетие я могу бросить работу кэдди. Я многому научился у членов гольф-клуба и долгое время зарабатывал там деньги себе на жизнь, но теперь наконец-то мог уйти.

Что бы та злобная консультантша сказала обо мне сейчас?

К тому моменту мой брат и сестры тоже построили успешную карьеру. Лонни стала доктором наук в области педагогики и доцентом. Сэм, отслужив в армии, прошел двухгодичную подготовку на фельдшера и работал в разных больницах и госпиталях округа Монтгомери. Салли получила степень бакалавра педагогики, как Лонни, и преподавала в Бакстоне, в Северной Каролине, недалеко от дома Моны в Хаттерасе.

Когда я позвонил отцу, чтобы рассказать о моей новой должности у Блока, он фыркнул и закричал:

— Боже ты мой, что творится в этом мире! Ты же был просто шестеркой в офисе Коулмена, а он и сам практически никто. Потом ты покупал другим ланчи и тратил деньги, которые тебе не принадлежат. О да, это было очень тяжко! Разве в Белом доме не бродят толпами всякие яйцеголовые, соображающие получше тебя? Ты что, подкупил кого-то, или это был шантаж?

Злость волной поднялась у меня внутри. На что я только рассчитывал? Что отец меня поздравит? Какая глупость!

— Из-за того, что к власти пришла твоя сраная партия, меня записали в обычные бюрократы. Я ничего не решаю и вынужден отчитываться перед такими вот умниками, у которых молоко на губах не обсохло, вроде тебя. Ты — всего лишь зарвавшийся кэдди и пронырливый лжец!

Пожалуй, он преувеличивал мою значимость. Тем не менее это был важный шаг в моей карьере, и я ненавидел себя за то, что ждал от него одобрения.

— Отец, почему ты не можешь просто порадоваться за меня?

— Потому что ты дрянной сын и такой же дрянной мужчина. Как может такой бестолковый идиот отвечать за других людей? Не говоря уже обо мне.

На следующий вечер мне позвонила Мона.

— Ты очень разочаровал своего отца, — заговорила она, брызжа ядом. — Ты работаешь на его врагов. Как ты посмел? До пенсии ему еще далеко, а он теперь вынужден подчиняться своему неблагодарному сыну. На твоем месте я бы остерегалась!

Она повесила трубку.

Мне пришлось заполнить, кажется, миллион бланков, а потом отдел кадров устроил мне детальную проверку. Я очень волновался о прошлом отца и о его лжи. Что, если все откроется? Грехи отцов, как говорится… Некоторым моим коллегам отказали, потому что они приукрасили свои резюме. Я жил в постоянном напряжении, пока не узнал, что прошел.

Официально я приступил к своим обязанностям в феврале. Мне надо было как можно скорее вписаться в коллектив и взяться за дело — перестав думать об отце. Теперь мы с ним оба работали в министерстве сельского хозяйства, но там были тысячи сотрудников, и очень немногие занимались политикой, так что мы с легкостью избегали встречи друг с другом.

Как-то вечером, когда я пришел со слушаний, Энн, наша секретарша, отвела меня в сторонку, чтобы другие не слышали наш разговор. Хотя моя должность была шагом вверх по карьерной лестнице и получал я теперь больше, собственного кабинета мне не полагалось. Мой стол стоял в большом открытом пространстве, где сидело еще с дюжину сотрудников.

У Энн, пожилой женщины невысокого роста, были добрые глаза и располагающая улыбка.

— Твой отец заходил сегодня повидаться с тобой, — негромко произнесла она. — Когда я ему сказала, что тебя не будет еще долго, он несколько раз поклонился портретам президента Рейгана и министра Блока, а потом выругался в голос. Он так хлопнул дверью, что стены затряслись. Я подумала, тебе надо знать.

Весь заледенев, я попытался как-то его оправдать.

— Наверное, он просто хотел пошутить. Я должен извиниться. Приложу все усилия, чтобы это больше не повторилось.

Позднее на той неделе я сидел у себя за столом и обсуждал по телефону готовящийся закон о фермерстве, когда его голос загремел на весь зал с такой силой, что я перестал слышать своего собеседника в трубке. Левая рука у меня тут же затряслась.

— Да, он на месте, мистер Кроу, но сейчас говорит по телефону, — успокаивающим голосом сказала Энн. — Пожалуйста, посидите в приемной. Уверена, он будет рад видеть вас.

— О да, я понимаю, на плечах этого государственного мужа лежит громадная ответственность. Конечно, я посижу тут и подожду аудиенции. Нельзя же отвлекать его от дела, которым он занимается лично для всемогущего Рейгана!

Я постарался как можно скорее закончить разговор и поспешил к столу Энн. У нас с коллегами был доступ в два свободных кабинета возле приемной, на случай, если понадобится переговорить с глазу на глаз. Я отвел отца в один из них и плотно прикрыл за нами дверь. Он уселся в замшевое кресло за пустым столом, сжал кулаки и стал стучать ногой в пол. Я остался стоять.

— Что ты хочешь, отец? — спросил я.

Он тут же вскочил и отвесил мне поклон.

— Мистер Кроу, сэр, могу я отвлечь вас на минутку? Я ведь просто мелкий чиновник, удостоившийся аудиенции такого человека — с вашим-то выдающимся умом и огромным влиянием!

— Пожалуйста, тише. Люди тут пытаются работать. Прошу тебя, уходи.

Он с ненавистью прищурил глаза.

— Ох, так ты стесняешься своего папаши-простака? Этой необразованной, немытой, тупой обезьяны, которая вырастила тебя, чтобы ты заделался чертовым снобом-республиканцем? Не слишком ли высоко ты замахнулся, а, неблагодарный маленький ублюдок?

— Нет, я не стесняюсь. Я горжусь тобой, — ответил я, постаравшись придать голосу искренность. Надо было как-то его успокоить и уговорить уйти, но если я перегну палку, он все поймет и станет только хуже.

— Никто не смог бы добиться того, чего добился ты. Ты родился в бедности и сумел подняться. Я никогда не получил бы этой работы без тебя. Я очень тебе благодарен.