Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

— Так ты говоришь, что это я тебе помог?

Он кричал так, что мне хотелось зажать себе уши.

— Да меня тошнит от одного твоего вида! Ты же продажный до мозга костей! Ты годишься только на то, чтобы лизать другим задницу! Я вижу тебя насквозь! Ты — обычный мошенник. И твой комитет должен об этом знать.

Он распахнул дверь и выскочил в приемную. Я последовал за ним под пристальными взглядами направленных на нас глаз. Наверняка остальные слышали, что он сказал.

Отец развернулся лицом к нашему общему залу.

— Погляди-ка на этих безголовых лизоблюдов, — воскликнул он, тыча пальцем мне в грудь. — Ты — величайшее разочарование в моей жизни! Зря я потратил на тебя время.

С этими словами отец скрылся в коридоре.

Мгновение я стоял молча, прислушиваясь к его удаляющимся шагам и сгорая от стыда. По пути к своему столу я окинул зал взглядом и сказал:

— Прошу прощения за поведение моего отца.

Когда они начали смеяться, мне захотелось провалиться сквозь землю. Я сразу понял, что эти люди мне не друзья — они наверняка воспользуются представлением, которое устроил отец, в своих интересах. Кто-нибудь поспешит рассказать все Блоку, как будто у того нет более важных дел.

Как я смогу объяснить отвратительную, недостойную отцовскую выходку? Как мне сохранить должность, если подобное повторится?

В конце февраля отец уехал в командировку на Аляску. Я вздохнул с облегчением, обрадованный, что какое-то время он не будет тревожить меня, но ведь это лишь ненадолго. Спустя неделю после его возвращения мне позвонила Мона.

— Во время командировки твой отец упал на обледеневшей тропе и сильно разбился. Сейчас он в госпитале, ему колют обезболивающие. Возможно, он больше никогда не сможет ходить и работать. Через пару дней его выпишут домой, но он останется прикован к постели. Ты возомнил себя слишком важной птицей, чтобы поговорить с ним на работе, но, думаю, когда ему станет лучше, ты должен позвонить и извиниться за свое поведение.

— Извиниться? — закричал я в трубку. — Да вы шутите!

Голос Моны звучал как-то странно. Неужели отец на самом деле серьезно пострадал?

После того как его привезли домой из госпиталя, я звонил каждый день, но Мона всегда отвечала: «Он сидит в инвалидном кресле, весь согнувшись, не может ходить и не хочет разговаривать с тобой».

Наконец в субботу, в середине марта, любопытство взяло надо мной верх. Если отец действительно в таком тяжелом состоянии, как описывает Мона, я должен это знать. Я поехал к ним домой и вошел в дверь. Они ее никогда не запирали. Отец смотрел телевизор и пил пиво. Он был одет, как обычно, и выглядел вполне здоровым.

— Какого черта тебе тут надо? — рявкнул он. — Тебе на меня плевать! А ну, убирайся из моего дома.

— Мне не наплевать на тебя, отец. Я рад, что травмы не такие серьезные, как мы думали.

— Я теперь калека. У меня сломана спина. В детстве я перенес полиомиелит, у меня все кости погнуты. Я могу ходить и обслуживать себя, да. Я покрепче многих, потому что я чероки. Но у меня больше ни на что нет сил. Я начал работать в четыре года, на хлопковом поле, и родители избивали меня. Правительство должно дать мне инвалидность.

Полиомиелит? Еще одна ложь. Отец продолжал нести какую-то бессмыслицу. Он упал специально — теперь я был в этом уверен. Мне стало тошно. Решив, что с ним, похоже, все в порядке, я извинился и ушел.

30 марта на президента Рейгана было совершено покушение. Мы все сидели перед телевизором, боясь, что он может умереть. Город притих. Когда я собирался домой после крайне напряженных десяти часов работы, Энн сказала:

— Твой отец звонит. Ему надо срочно с тобой поговорить.

— Будь проклят Рейган! — заорал он в телефон. — Надеюсь, этот недоделанный актеришка сдохнет, и вас всех поувольняют! Рейган получил по заслугам. Вас всех, чертовых республиканцев, надо перестрелять!

— Ты мерзкий ублюдок. Оставь меня в покое!

Я бросил трубку.

Неделю спустя Мона опять позвонила.

— Твой отец официально вышел на пенсию. Правительство пыталось заставить его вернуться на работу, потому что он может ходить, но они не понимают, что он перенес. По крайней мере, теперь ему не придется сталкиваться с тобой.

Но я знал, что отец со мной не закончил.

В следующую среду я вернулся в офис лишь к вечеру, после того как несколько часов выслушивал жалобы конгрессменов. Один из них накричал на меня за то, что я не договорился о приеме его сына в кредитную комиссию по сельскому хозяйству, и потребовал, чтобы Блок до утра разобрался с этим вопросом. Мне нравилась моя работа, хотя порой и складывалось впечатление, что наши усилия никто не ценит.

Судя по нахмуренным бровям Энн, что-то произошло. Плечи мои закостенели. Я слишком вымотался, чтобы конфликтовать сейчас с отцом.

— Энн, все в порядке?

— Твоя сестра Салли ждет на линии уже больше двадцати минут. Она так плакала, я едва разобрала, что она говорит — вроде как только ты можешь ее спасти.

Что отец опять натворил?

— Хорошо, Энн, я разберусь. Ты можешь идти. Спасибо тебе за все.

Я постарался притвориться спокойным, чтобы не тревожить Энн, но лоб у меня взмок от пота.

Все мои коллеги уже разошлись, и в большом зале было до странности пусто и тихо. Сев за свой стол, я посмотрел на мигающую желтую лампочку на телефоне. Дрожащей рукой я нажал на нее и поднял трубку.

— Привет, Салли, что случилось?

— Дэвид, слава богу! — воскликнула она. — Помоги мне!

— Хорошо, хорошо. Постарайся успокоиться.

Она судорожно хватала ртом воздух.

— Отец только что позвонил… Он сказал, что я должна отвезти их с Моной на заболоченную часть ее земельного участка утром в субботу. Он хочет ей сказать, что там надо вырубить кусты и я буду им помогать, как обычно. Когда Мона повернется к нему спиной, он ударит ее лопатой по голове и разрубит, как он выразился, «на мелкие кусочки». Дэвид, я поверить не могу, что это правда происходит!

Голос у нее сорвался.

— Он хочет, чтобы я помогла ему ее закопать, а потом собирается спрятаться на заднем сиденье моей машины. Я отвезу его к себе в трейлер… как будто мы провели вместе весь день… и он даже не виделся с Моной.

В истерике она всхлипывала после каждого слова.

— Если я откажусь… он меня тоже убьет!

Меня охватил безудержный гнев. Отец мог вытворять со мной что угодно, но как ему пришло в голову принуждать мою младшую сестру стать сообщницей в убийстве нашей мачехи?!

— У нас есть два дня, — заговорил я, пытаясь придать голосу уверенности. — Ты не знаешь, где он сейчас — в Хаттерасе или в Бетесде?

— Нет. Они с Моной постоянно ездят туда-сюда. Я не поняла, откуда он звонил. Может, он уже в Хаттерасе. Он велел мне заехать за ними в семь утра, они будут дома у Моны.