Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Я написал его красным маркером, отчего текст выглядел еще более драматично. На это письмо у меня были особые планы.

Покончив с приготовлениями, я позвонил Салли.

— Элли говорит, я могу оставаться у нее сколько надо, — сказала она, глотая слезы. Я услышал, как где-то рядом залаяла собака. — У тебя уже есть план?

— Да, я знаю, как его остановить.

Я с такой силой надавил на ручку, которой черкал в блокноте, что прорвал в бумаге дыру.

— Напугать его у тебя не получится.

Голос ее дрогнул.

— Он умней и сильнее всех нас, даже тебя.

— Мой план сработает. После этого он больше не потревожит ни Мону, ни тебя.

Я повесил трубку и, закрыв глаза, минуту передохнул перед следующим шагом. Я весь дрожал — видимо, так же, как остальные отцовские жертвы, когда он загонял их в угол. Минуты бежали, и я начал бояться, что уступлю и брошу свою затею. Но в таком случае я могу погибнуть, а со мной Салли и Мона.

Ощутив внезапный прилив сил, я принял решение действовать — и немедленно. В конце концов, сам тот факт, что я до сих пор жив, уже чудо.

Я приступил к делу сразу после полуночи. Со мной было все, что могло потребоваться: крестовая отвертка, съемник для сердечника клапанов, перочинный нож, картофелина, воронка, клейкая лента и тряпки — в коричневом бумажном пакете, — а еще пятифунтовая упаковка сахара и отцовский пакет с письмами. Погода благоприятствовала мне: дул легкий ветерок, но дождя не ожидалось.

Я остановился в лесу, откуда наблюдал за домом прошлой ночью, чтобы еще раз все проверить. Отцовский «Капри» по-прежнему стоял под навесом, капотом к улице, как он обычно парковался. К счастью, отец выключил все наружное освещение. Фонарь в конце подъездной дорожки позволял ему видеть любое движение, но если я буду достаточно осторожен, то сделаю большую часть работы, двигаясь по теневой стороне.

Оставив свою поклажу в лесу, я подкрался к навесу, спрятался за «Капри» и стал наблюдать за чередой окон на фасаде. Отцовская спальня находилась в задней части дома. Занавесок там не было — они давным-давно рассыпались от старости, а новых он не купил, — поэтому, включи отец свет, я сразу бы увидел. Передняя дверь до того рассохлась, что открывалась с трудом и громко скрипела. Однако если отец поджидал меня за ней с заряженным пистолетом, он мог мгновенно ее распахнуть и выстрелить.

Имелись у меня и другие поводы для опасений. Заднюю часть дома из-под навеса не было видно. Если отец выскочит в заднюю дверь, то добежит до меня за пару секунд и попытается застрелить. Тогда мне конец.

Он без колебаний наставит на меня пистолет. Много лет назад, когда мы жили на Кингстон-роуд, мы как-то раз остались с ним дома одни, и он услышал в подвале какой-то шорох. Отец кинулся вниз по ступеням, крича: «А ну выходи, буду стрелять». Я умолял его остановиться, думая, что там притаился перепуганный подросток, но отец сказал — тот, кто вламывается в чужой дом, заслуживает смерти.

Сбежав в подвал, он разрядил всю обойму своего немецкого «Люгера». Пули рикошетили от цементных стен. Я стоял вверху, ожидая услышать крики. Когда отец поднялся ко мне, то сказал лишь:

— Наверное, подонку удалось сбежать. Жаль, что я до него не добрался.

Я не мог так рисковать — надо было расставить отцу ловушку.

Пригнувшись, я перебежал на задний двор и отыскал там кусок песчаника — размером с номерную табличку на доме, — который отец перевез с собой, когда мы покинули резервацию. Я опустился на колени и осторожно подтащил тяжелый камень к двери, внимательно следя за стеклянной вставкой в дверной панели.

Отец мог в мгновение ока включить свет и пристрелить меня в своей безудержной ярости. Как палач — прямо в лоб.

Я замер на месте, боясь даже моргнуть.

За окном промелькнула какая-то тень. Неужели он? Я распластался на земле и задержал дыхание, лежа лицом в грязи.

Свет не загорелся. В доме было тихо.

Я выдохнул. Похоже, просто померещилось.

Снова встав на колени, я прислонил камень к двери, стараясь действовать бесшумно. Потом убежал назад в лес.

Я вслушивался и всматривался, но ничего не происходило.

Теперь, если отец попытается выскочить через заднюю дверь, камень упадет и наделает массу шума. Вероятнее всего, отец об него споткнется. Так у меня появится время, чтобы скрыться.

Когда я пошевелился, в фасадных окнах мелькнул огонек — он двигался словно в замедленной съемке. Отец что, идет к двери?

Или мне опять мерещится?

Я весь вспотел, и футболка намокла.

Но мне нельзя было терять самообладание — слишком многое поставлено на карту. У меня в голове промелькнула сцена с гонками в Уиндоу-Рок, а потом с Человеком-Опросом. Я прошел прекрасную подготовку. При других обстоятельствах мы посмеялись бы над бедолагой, которому предстояло испытать на себе гнев семьи Кроу.

С бумажным мешком в руках я вернулся под навес, где стоял «Капри», и еще раз окинул взглядом окна. Сердце у меня колотилось так, что я боялся, как бы отец не услышал.

Выждав пару минут, я взялся за дело.

Я срезал излишки с картофелины, чтобы она могла пролезть в выхлопную трубу, и затолкал ее туда, а потом стер следы тряпкой и затолкал кожуру себе в карман. Бросив еще один взгляд на окна, я подобрался к водительской стороне и снял колпачки с клапанов. Съемником я выкрутил сердечники — это надо было делать медленно, чтобы клапаны не свистели. Потом вернул на место колпачки — так никто не заметит, что с колесами что-то делали.

Теперь номера. Спрятавшись под машиной, я подлез к переднему бамперу и отвинтил табличку, а потом повторил то же самое сзади. Вернувшись в лес, я затолкал оба номера под соседскую поленницу. Пройдут годы, прежде чем кто-нибудь их найдет.

Я взял пятифунтовую пачку сахара и пакет с письмами, после чего еще раз оглядел дом. Ничего — только неяркий уличный свет.

На этот раз, подобравшись к машине, я открыл бензобак, расположенный с водительской стороны. Сняв крышку, я вставил в него воронку и высыпал весь сахар внутрь. Потом завинтил крышку обратно, чтобы отец ничего не заметил.

Оставалась последняя, самая главная часть.

Пригнувшись, я сделал несколько глубоких вдохов и подошел к машине спереди. Я решил затолкать письма под «дворники», по всей ширине лобового стекла.

Отец мог легко заметить меня.

Но в доме было тихо.

Последним я приклеил отцовское «признание» прямо по центру, чтобы его было видно издалека. Написанные красным слова просматривались даже в тусклом ночном свете.

Спрятавшись в лесу, я представил, как разъярится отец, когда найдет письмо и прочтет, что в нем. Когда он распечатает остальные, то поймет, что его могут поймать. Мне даже захотелось остаться там и посмотреть, как все будет.