Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Собираясь вчетвером, мы, по сути, говорили только об этом. Никто никогда не вспоминал о детстве. Да и зачем? Со временем наши пути разошлись, и мы практически перестали поддерживать отношения.

Спустя несколько лет я узнал, что отец принуждал Салли помочь ему похитить богатую еврейку, чтобы запросить миллионный выкуп. Салли просто не явилась на встречу, что, вероятно, должно было его остановить. Но точно она не знала.

Время от времени Салли видела отца в Хаттерасе с молоденькими девушками.

— Они все выглядят так, будто у них за душой нет ни гроша, — говорила она. — И где только он их находит?

Иными словами, отец по-прежнему не унимался.

Я работал. Читал. Бегал. Мое понимание политики и истории стало гораздо глубже, но в душе у меня по-прежнему царил хаос. Друзья говорили, что я словно выстроил вокруг себя стену. Любой серьезный разговор обо мне и о семье Кроу я переводил в шутку. Браки мои разваливались.

Мне уже перевалило за пятьдесят, а мира внутри я так и не обрел — тревога и чувство вины продолжали преследовать меня. Не помогали ни книги по саморазвитию, которыми были уставлены мои полки, ни визиты к психотерапевтам. Те охотно слушали истории о моем детстве, но не могли помочь мне оставить их в прошлом.

Я часто ездил в Гэллап и Форт-Дефайнс, думая, что смогу забыть о своем детстве, если встречусь с ним лицом к лицу. Я помнил все до мельчайших деталей — имена одноклассников, адреса, номера телефонов, звуки и запахи. Только воспоминания с Саут-Клифф-драйв оставались размытыми.

Как-то вечером я сидел у себя в машине перед тем нашим старым домом. Хозяин в конце концов вышел и спросил, почему я постоянно приезжаю туда.

— Вы что, следите за мной?

Это был худой невысокий мексиканец, похожий на Рея Пино, но без его хитрой улыбочки. Почти лысый, он носил очки в роговой оправе и говорил так мягко, как ни один мужчина на моей памяти.

Я сказал ему, что семья Кроу жила в этом доме много лет назад. Он мне не поверил, но я описал ему весь интерьер, включая черно-зеленую плитку в подвале, трещину на стене в душе и скрипучие лакированные ступени, ведущие в кухню.

Хозяин пригласил меня войти.

Он был вдовцом и купил этот дом вскоре после того, как мы уехали. Там выросли трое его детей.

— Мне кажется, я десятки раз видел, как вы сидите и смотрите на мой дом из машины или пешком бродите по кварталу. Что такое случилось, что вы возвращаетесь сюда снова и снова?

Простой вопрос, но он задал его с такой теплотой, что у меня навернулись слезы и воспоминания полились рекой — Элефант-Хилл, «вишневые бомбы», навахо на трассе 66, бой Берри Парета, происшествие с ножом, попытка Лонни отравиться аспирином и мама, которую мы бросили.

Он обнял меня за плечи и усадил на диван.

— Пожалуйста, присядьте.

Я плакал, рассказывая ему свою историю, а он сидел и слушал, не перебивая. Когда я закончил, он накормил меня ужином на нашей старой кухне, которая выглядела практически так же, за исключением стола и стульев. Когда он пригласил меня к себе, было еще светло. Ушел же я около двух часов ночи.

У двери я поблагодарил его и протянул руку. Он взял ее обеими ладонями.

— Вы не можете изменить свое детство, но можете отпустить.

— Даже не знаю. Я пытался, но мне никак не удается избавиться от того, что я рассказал вам. Может, мне надо было оказаться в доме, поговорить с незнакомым человеком, готовым посочувствовать, заново пережить все, что я тут натворил — особенно тот момент, когда отец привез меня назад и я увидел, как мама сидит на полу, совершенно беспомощная. В полной мере ощутить и вину, и стыд. Оба мои родителя в тот ужасный день сочли меня трусом, и, наверное, справедливо, хоть и по разным причинам.

— Это слишком тяжкий груз для десятилетнего мальчика, вам не кажется? Вы сделали большой шаг, когда рассказали мне. То, что произошло в тот день, как и все остальное, это не ваша вина.

Он улыбнулся.

— Все с вами будет в порядке, Дэвид Кроу. Приезжайте в любое время.

Вернувшись в мой любимый отель, «Эль Ранчо», я перелистал свои записки о нашей жизни в Гэллапе. Мне стало легче, и это было непривычно. Смогу ли я оставить все в прошлом? Просто удивительно, что я взял на себя вину за эти события. Сколько я себя помнил, в голове у меня проигрывалась одна и та же пластинка: «Я должен был спасти маму. Я должен был остановить отца. Я должен был проявить силу».

После нескольких часов сна и короткой пробежки я уселся на кровать в своем номере и позвонил маме.

— Ты считаешь, это я виноват, что мы тебя бросили? Ты всерьез веришь, что я мог тебя спасти?

— Ты виноват в том, что не помог мне, что не понял меня, что не остался со мной, когда мне некуда было идти.

— Но мне же было всего десять лет! Ты действительно думаешь, что я мог тебе помочь?

— Да, ты ведь мой старший сын. Ты не помогал мне тогда и не помогаешь сейчас. Ты уехал с отцом и бросил меня.

Я тихонько положил трубку.

Отец ответил после первого гудка.

— Ты жалеешь, что был жесток с мамой и бросил ее? Жалеешь, что избивал нас с Сэмом? Жалеешь о том, что делал с Лонни и Салли? Как насчет воровства, трупа в Западной Виргинии и преступных замыслов, в которые ты пытался меня втянуть? Ты раскаиваешься…

— Перестань ко мне приставать со своим дурацким раскаянием! Ты никогда не выполнял того, что мне было надо. Все вы, мои дети, гроша ломаного не стоите. Ты вечно жаловался, и я знал, что мужчины из тебя не выйдет. Так и получилось. Больше не звони мне со своим нытьем. Тебе и так повезло в жизни больше, чем мне. И гораздо больше, чем ты заслуживаешь.

Раздались короткие гудки.

Подложив под спину подушки, я растянулся на кровати. В тот момент, в возрасте пятидесяти двух лет, мне страшно захотелось освободиться от мамы, отца и Моны. Они не могут — и не хотят — меняться, а я не могу изменить того, что произошло.

Потом ко мне пришло озарение. Единственный способ стать свободным — это простить их и самого себя.

Я слышал этот совет тысячу раз, но в тот день в отеле я понял, что готов. Я больше ничего от них не ждал. Ни поддержки, ни дружбы, ни понимания, ни сочувствия, ни любви. И я больше не думал, что отец, мама и Мона были правы насчет меня — насчет нас всех. Я не собирался и дальше тащить за собой груз вины и стыда. С меня хватит.

В противном случае я никогда не смогу испытывать счастье и радость.

У меня было такое ощущение, словно в мозгу загорелся свет. Все же так просто — почему я не сделал этого раньше? Но нет уз крепче семейных, и разорвать их очень нелегко.

Мне потребовалось время, но постепенно я стал менее тревожным и более счастливым. Я начал нравиться сам себе, стал более уверенным и мог свободнее делиться с другими. Детские воспоминания, которые я столько времени держал внутри, выплыли на поверхность, но я теперь смотрел на них под другим углом, без гнева и стыда, как будто это произошло с другим человеком. Так я сумел разорвать порочный круг, преследовавший мою семью уже несколько поколений.