Дэвид Кроу - Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

— Я до тебя доберусь, — раздался в трубке глухой, угрожающий отцовский голос. — Ты ничего не добился! Твоя глупая выходка меня не остановит. Ты, мальчишка, связался со взрослым мужчиной. Ничего не кончено, дружок. И ты это знаешь. Будь осторожен, потому что я иду за тобой. Ты чертов…

Я повесил трубку, зная, что он будет говорить еще несколько мгновений, прежде чем поймет, что линия отключилась. На меня снизошло спокойствие. Вместо того чтобы храбриться, как обычно, я наконец отказался выслушивать его угрозы.

Игнорирование было для отца худшим из оскорблений. Откинувшись на спинку стула, я испустил глубокий вздох. Левая рука у меня тряслась, свидетельствуя о том, насколько страх еще силен во мне.

Салли позвонила неделю спустя.

— Отец подкараулил меня сегодня утром на парковке школы. Он ждал, пока я приеду. Я не узнала его машину — он был не на «Капри». Я так испугалась, Дэвид!

Она начала плакать.

— Он сказал, что ты ему больше не сын, и если еще хоть раз попытаешься ему навредить, то поплатишься жизнью. Я тоже его предала, и если снова так поступлю, то сильно об этом пожалею.

— Мне очень жаль, Салли!

— Он спросил, знаю ли я про письма, которые ты написал, и про то, отправил ты их или нет. Переспрашивал раза три, не меньше. Я повторяла, что не понимаю, о чем он.

— Хорошо, значит, угроза сработала, — ответил я. — Письма — это страховка на тот случай, если он попытается навредить Моне или тебе. Может, когда-нибудь я все расскажу — но пока давай забудем об этом, ладно?

— Я попробую, но, по-моему, он никогда не оставит нас в покое.

— Оставит, если мы перестанем ему уступать.

— Проще сказать, чем сделать. Он часто бывает в Хаттерасе и может в любой момент нагрянуть ко мне домой или в школу.

В слезах, Салли повесила трубку. Отец по-прежнему имел власть над ней. Мне было больно от того, что мой план не удался — ничего не изменилось. Отец будет и дальше преследовать нас.

Я продолжал работать, но отец еще не закончил со мной, что бы он там ни сказал Салли. В следующие несколько дней Мона неоднократно звонила и ей, и мне, упрекая за то, что мы не уважаем и не ценим наших любящих родителей.

— Ваш отец просит так мало взамен на свою любовь и преданность длиной в целую жизнь! Он вырастил вас и избавил от психически больной матери, которая пыталась вам навредить. Самое малое, что вы можете сделать, — это помочь ему, если он просит.

Боже, какая ирония!

Две недели я прожил у своего приятеля. Куда бы я ни шел, мне все время хотелось оглянуться. Я постоянно ожидал от отца следующего шага.

Вернувшись домой, я установил на дверь задвижку и устроился на ночь в спальном мешке на кухне. Проснувшись на рассвете, я сразу выехал на работу и уже там пробежал свои обычные пять миль и принял душ.

В тот день я засиделся в офисе допоздна, а когда приехал домой, то оставил машину в нескольких кварталах и прошел остаток пути пешком. Ночью я спал при свете.

Я спрятал под подоконником пистолет. Положил камни у входной двери так, чтобы сразу понять, не открывал ли ее кто-нибудь в мое отсутствие.

Я познакомился с соседом напротив, пенсионером, который дни напролет сидел у окна, и попросил его приглядывать за моим домом.

На работе меня несколько раз спрашивали, почему я такой напряженный — как параноик. Естественно, я не мог ничего ответить.

Отец не исполнил свой план, но довел меня до того, что жизнь стала мне не в радость. Я постоянно опасался нового нападения, и не только физического, но и такого, которое положит конец моей карьере.

Пока что у нас была ничья.

Но кто же в конце концов победит?

Лето началось и закончилось, а вестей от отца не поступало. Ближе к Рождеству я немного успокоился. Прошел еще год — от него по-прежнему ничего.

Потом, холодным пасмурным днем в конце января 1983 года, Энн прошла к моему столу и негромко сказала:

— Твой отец звонит. Хочешь с ним поговорить?

— Нет, но все равно придется.

Над бровями у меня тут же выступил пот, а левая рука затряслась.

Голос его был таким же грубым, как раньше.

— Твоя старшая сестра совсем потеряла ко мне уважение, и Салли не лучше ее. Да и братец нисколько не помогает.

Получалось, что на тот момент я был для него лучшим из нас четверых. Я хмыкнул, осознав всю абсурдность ситуации.

— Я не получаю никакой благодарности за то, что всем ради вас пожертвовал, особенно когда избавился от этой чертовой суки, вашей мамаши. Никто даже не навещает меня.

Он вел себя так, будто мы с ним общались регулярно. То ли он забыл наш предыдущий разговор, то ли хотел притвориться, что ничего не было — ни его плана убить Мону, ни моей попытки его остановить.

Что и говорить, настоящий Кроу.

После пятнадцати минут сплошных жалоб отец сказал:

— Ты единственный, с кем я могу поговорить. Не пропадай. Почему это я должен звонить тебе?

На следующей неделе у мамы был день рождения. Мы с ней не разговаривали с моего визита в Альбукерке почти шесть лет назад, поэтому я решил воспользоваться случаем и попытаться возобновить наши отношения.

— У меня нет твоего телефона и адреса. И телефонов других детей тоже нет, — начала она своим обычным недовольным голосом. — Если ты не хочешь со мной общаться, больше мне никогда не звони.

— Может, начнем просто с поздравлений, а там посмотрим? Я дам тебе мой домашний номер, но я редко бываю дома. И рабочий номер тоже дам, но только если пообещаешь звонить не слишком часто, на работе я очень занят. Я буду сам тебе звонить, если ты не станешь все время поминать прошлое и все то зло, которое семья Кроу тебе причинила.

— А о чем еще нам говорить?

— О чем угодно. Хотя бы о твоем сыне, об Уолли, о том, как дела в Альбукерке…

Но через несколько мгновений она опять начала свою волынку, и я сказал, что у меня много дел. Я выждал месяц и попытался еще раз — с тем же результатом. Каждый звонок становился для меня болезненным напоминанием о том, что жизнь ее замерла на месте.

Тогда мама стала звонить мне в офис. Если я был занят, Энн говорила, что я перезвоню, как только освобожусь. Но мама продолжала названивать, пока я не брал трубку.

Энн не знала, что делать.

— Как мне ей объяснить?

— Никак, — отвечал я. — У нее с головой не в порядке. Когда я прошу не звонить мне так часто, она уверяет, что вообще не звонила. У нее что-то вроде остановки в развитии — она так и осталась недовольным ребенком.

Мона тоже звонила, хоть и гораздо реже. Иногда оставляла сообщения на моем автоответчике. Они были практически идентичными — гневные упреки за то, что я не забочусь о своем бедном отце, который всю жизнь был предан детям. Каждый из нас периодически выходил из доверия, а потом опять оказывался в фаворе, если другой совершал что-то, пришедшееся отцу не по нраву.