Евгений Матерёв - Музеи… или вдохновляющая музыка The Chemical Brothers [litres самиздат]

Нет! Это никакая не реконструкция – посланник будущего вскрикнул от боли, получив палкой по спине, – это правда. Это, что называется, полное погружение.

Морщась от боли и ошалело оглядываясь на надзирателя, Йозеф пополнил строй несчастных. Он пошёл вместе с узниками по грязной, склизкой дороге.

После этого удара к Йозефу постепенно возвращалась способность слышать. Но это было какое-то собачье царство – вокруг стоял один сплошной лай, сквозь который прорывались короткие команды надсмотрщиков.

Впереди показались два здания крематория из всё тех же кирпичей разных оттенков коричневого. Верхушек чахлых деревьев не было видно из-за дыма, который выплывал из длинных труб.

«Неужели их ведут туда?!» – с ужасом подумал Йозеф и невольно приостановился. Ему и в голову не пришло, что он – один из «их».

Недолго, однако, он смотрел, как все эти люди послушно, как скот, идут на убой. Его мысли прервал один из капо – после второго удара палкой по спине Йозеф оказался в грязи. Упираясь в землю, он увидел, что его руки ничем не лучше, чем у окружающих его заключённых. Он смотрел на них так, как если бы их совсем не оказалось – захотелось заплакать от этого уродства.

Из-за его падения в толпе началась неразбериха, разлад: строй начал рассыпаться. Тогда капо приказали другим быстро поднять Йозефа, иначе тоже получат свою порцию тумаков. Все, кто оказался рядом, принялись поднимать его с земли. От чужих прикосновений он по-новому ощутил своё тело: оно не дышало здоровьем, а сердце, прикрытое рёбрами и жалким пергаментом кожи, билось из последних сил.

Новый когнитивный диссонанс ощутил Йозеф – ему помогали подняться, чтобы он мог продолжить путь к смерти. Что творится!

Йозеф чуть пришёл в себя и стал ещё пугливее осматриваться вокруг.

Собак подводили так близко, что они кусали, царапали своими острыми зубами ноги и руки.

Наведя порядок, группу повели дальше, мимо вышки, с которой дуло пулемёта было нацелено на заключённых. Рядом с вышкой стояли два офицера СС. В одном из них Йозеф узнал своего друга – Мартина.

Новый ком подкатил к горлу.

«Я схожу с ума, Мартин! Увезите меня отсюда! Хватит!» – закричал ему Йозеф, глаза которого выражали неподдельные эмоции.

Они с другом встретились глазами, и Йозефа поразил его спокойный, безучастный взгляд – словно по пустому месту скользнул.

«Неужели ты не узнаёшь меня, Мартин?! Что происходит?!»

Толпа стала увлекать его ещё дальше, не давая прохода. Да и капо настороже. Надежда на то, что Мартин прекратит свой разговор с офицером и снова взглянет на Йозефа, таяла с каждым шагом. Йозеф оглядывался на друга до тех пор, пока тот не скрылся из виду.

«Это невероятно! Это неслыханно!»

После этого вниманием Йозефа завладела другая картина. Животный ужас стал проникать в душу – их и правда вели в те самые дома, развалины которых он с друзьями рассматривал минут двадцать назад – в них находились газовые камеры. Йозеф ещё подумал, что каждый оставшийся кирпич пропитан злобой и ненавистью, словно их обжигал сам дьявол.

И теперь страшные дома тошнотворной расцветки, словно куски мяса разной степени обжарки, возникли перед ними.

Тогда, двадцать минут назад, паническая атака заставляла Йозефа изрыгать шутки, одну циничнее другой. Совсем недавно Йозеф с глумливой улыбкой сам приглашал друзей пройти вовнутрь. Как он сказал тогда? А! «Отведать превосходный клефтико!»

Насколько теперь будет превосходным клефтико, Йозеф? Приправленный твоими лучшими душевными качествами, да ещё с отличной сервировкой… Такую красоту будет недурно и сфотографировать.

Никаких тебе дорожечек, лужаечек и указателей – одна грязь; настоящий скотный двор. Люди безропотно заходили внутрь. Эта покорность до глубины души поразила Йозефа. Отсутствующий взгляд их не укладывался в голове даже такого циника, как он.

«Почему нельзя поднять бунт и умереть достойно?!»

Этот вопрос, впрочем, быстро утонул в мешанине чувств и мыслей: это не по-настоящему, это не реально, поздно…

Йозеф вдруг вспомнил о своих родителях, об их чаяниях и надеждах, которые они возлагали на него, и которым теперь, судя по всему, не суждено сбыться. Ему стало их так жалко – они-то, глупые, ждут, что их сын станет человеком… Раньше ему было смешно.

Он представил родителей, одетых в эти ужасные робы, с колодками на ногах – как они с таким же выражением лица могли переступать порог. От этого ему стало ещё горше…

«Бедные мои…»

Всё происходящее пробудило в нём какие-то глубинные чувства, каких он стеснялся, намеренно скрывал или о которых он даже сам не подозревал.

«Ведь он – чей-то отец», – подумал Йозеф про мужчину, ступающего впереди: смотрит под ноги, чтобы не упасть, шаркает к дверям.

«Это какой-то бал сатаны!»

Йозефу показалось, что, переступая порог, он будто переходил в другое измерение. Видимо, потому, что не стало голубого неба над головой, а с боков стали давить серые стены. Потому что собачий лай теперь стал доноситься издалека, а голоса капо и зондеркомандеров совсем близко, будто внутренний голос. Потому что в нос ударил такой запах – какой-то знакомый и в то же время новый, непонятный, с примесью.

Последние остатки воли покинули Йозефа. Потрясение было его так велико, что он чуть не упал, споткнувшись о рельсы, – он как маленькая щепка, подхваченная волной людского моря.

Рельсы упирались в решётку. Если открыть в ней дверцу, то можно попасть в соседнее помещение, пока закрытое от посторонних глаз большим куском ткани, который вздувался от сквозняков.

На рельсах одна за другой стояли тележки – совсем скоро послышится скрип их колёс. Откроются дверцы, и в лица полулюдей пыхнет жаром печей.

От нахлынувших эмоций и странных ощущений Йозеф находился в какой-то прострации – не успел он опомниться, как оказался в газовой камере. От бетонных стен и потолка веяло холодом. Из-за тусклого освещения страшные лица стали ещё страшнее: игра теней делала их похожими на черепа. Дальние углы зала утопали в сумраке, от чего казалось, что комната эта бесконечна, и если идти вперёд, то из тьмы будут появляться всё новые и новые головы.

Все притихли и стали ждать своего приговора. В этой тишине Йозеф понял, что по щекам его текут слёзы. В отличие от всех остальных, он не готов был умирать. Когда смерть неминуема – ценность жизни возрастает с той же скоростью, с какой у тебя её отнимают.

А смерть неминуема – зачем они рейху такие беспомощные. И всё же в этом ящике Пандоры тлела надежда. И Йозеф надеялся до последнего, что всё это закончится так же, как и началось.

Тишина. Она была недолгой. Люди один за другим, будто после сеанса гипноза, стали приходить в себя. Кто-нибудь давал волю своим эмоциям, и этот почин стали подхватывать другие. Вскоре камера наполнилась адским сонмом голосов. Заволновалось людское море…